Содержание:
Владимир Набоков
Лолита
Постскриптум к русскому изданию
Научная добросовестность побудила меня сохранить в русском
тексте последний параграф вышеприведенного американского
послесловия, несмотря на то, что он может только ввести в
заблуждение русского читателя, не помнящего, или не
понимавшего, или вообще никогда не читавшего книг "В. Сирина",
которые выходили заграницей в двадцатых и тридцатых годах.
Американскому читателю я так страстно твержу о превосходстве
моего русского слога над моим слогом английским, что иной
славист может и впрямь подумать, что мой перевод "Лолиты" во
сто раз лучше оригинала. Меня же только мутит ныне от
дребезжания моих ржавых русских струн. История этого перевода
-- история разочарования. Увы, тот "дивный русский язык",
который, сдавалось мне, все ждет меня где-то, цветет, как
верная весна за наглухо запертыми воротами, от которых столько
лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за
воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней
безнадежной дали, а ключ в руке скорее похож на отмычку.
Утешаюсь, во-первых, тем, что в неуклюжести предлагаемого
перевода повинен не только отвыкнувший от родной речи
переводчик, но и дух языка, на который перевод делается. За
полгода работы над русской "Лолитой" я не только убедился в
пропаже многих личных безделушек и невосстановимых языковых
навыков и сокровищ, но пришел и к некоторым общим заключениям
по поводу взаимной переводимости двух изумительных языков.
Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев,
запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все
нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое,
грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не
лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому
тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка
между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов --
все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту,
естественным наукам и противоестественным страстям --
становится по-русски топорным, многословным и часто
отвратительным в смысле стиля и ритма. Эта неувязка отражает
основную разницу в историческом плане между зеленым русским
литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква,
языком английским: между гениальным, но еще недостаточно
образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым
гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной
свободой духа. Свобода духа! Все дыхание человечества в этом
сочетании слов.
Библиографические сведения, приведенные в послесловии к
американскому изданию (Путнам, 1958), можно теперь пополнить.
Первое издание с обильными опечатками, вышедшее в двух томиках
в Париже (Олимпия Пресс, 1955), покупалось довольно вяло
американскими туристами, пока не попалось на глаза Грэхаму
Грину, отозвавшемуся о книге с похвалой в одной лондонской
газете (*1). На него и на "Лолиту" обрушился в другой
лондонской газете реакционный фельетонист, некто Джон Гордон
(*2), и его-то добродетельный ужас привлек к "Лолите" всеобщее
внимание. Что же касается ее судьбы в Соединенных Штатах, то
следует отметить, что она там никогда не была запрещена (как до
сих пор запрещена в некоторых странах). Первые экземпляры
парижского издания "Лолиты", выписанные частными лицами, были
задержаны и прочтены на американской таможне, но неизвестный
друг-читатель, служивший там, признал мою "Лолиту" легальной
литературой, и экземпляры были отправлены по адресам. Это
разрешило сомнения осторожных американских издателей, и я уже
мог выбирать между ними наиболее мне подходящего. Успех
путнамского издания (1958) превзошел, как говорится, все
ожидания. Парадоксальным образом, однако, первое английское
издание, вышедшее в Париже еще в 1955 году, вдруг оказалось под
запретом. Я часто спрашиваю себя, как поступил бы я в те дни,
когда начались переговоры с "Олимпия Пресс", если бы мне тогда
стало известно, что наряду с печатанием талантливых, хотя и
вольных, произведений главный свой доход издатель получал от им
заказываемых продажным ничтожествам пошлых книжонок совершенно
того же сорта, как предлагаемые на темных углах снимки монашки
с сенбернаром или матроса с матросом. Как бы то ни было,
английские таможенники давно уже отнимали, в суровом и трезвом
тумане возвращений с каникул, эту порнографическую дрянь -- в
таких же травянистого цвета обложках, как моя "Лолита". Теперь
же английский министр внутренних дел попросил своего
французского коллегу, столь же невежественного, сколь
услужливого, запретить в продаже весь список изданий "Олимпии",
и в течение некоторого времени "Лолита" в Париже разделяла
судьбу заборных изданий "Олимпии".
Между тем нашелся лондонский издатель, пожелавший
напечатать ее. Дело совпало с обсуждением нового закона о
цензуре (1958-59 г.) причем "Лолита" служила аргументом и для
либералов и для консерваторов. Парламент выписал из Америки
некоторое количество экземпляров, и члены ознакомились с
книгой. Закон был принят, и "Лолита" вышла в Лондоне, в
издательстве Вайденфельда и Никольсона, в 1959-ом году.
Одновременно Галлимар в Париже подготовил ее издание на
французском языке, -- и незадачливое первое английское издание
"Олимпия Пресс", деловито и возмущенно оправляясь, опять
появилось в киосках.
С тех пор "Лолита" переводилась на многие языки: она вышла
отдельными изданиями в арабских странах, Аргентине, Бразилии,
Германии, Голландии, Греции, Дании, Израиле, Индии, Италии,
Китае, Мексике, Норвегии, Турции, Уругвае, Финляндии, Франции,
Швеции и Японии. Продажу ее только что разрешили в Австралии,
но она все еще запрещена в Испании и Южно-Африканской
Республике. Не появилась она и в пуританских странах за
железным занавесом. Из всех этих переводов я отвечаю, в смысле
точности и полноты, только за французский, который я сам
проверил до напечатания. Воображаю, что сделали с бедняжкой
египтяне и китайцы, а еще яснее воображаю, что сделала бы с
ней, если бы я допустил это, "перемещенная дама", недавно
научившаяся английскому языку, или американец, который "брал"
русский язык в университете. Вопрос же -- для кого, собственно,
"Лолита" переводится -- относится к области метафизики и юмора.
Мне трудно представить себе режим, либеральный ли или
тоталитарный, в чопорной моей отчизне, при котором цензура
пропустила бы "Лолиту". Кстати, не знаю, кого сейчас особенно
чтят в России -- кажется, Гемингвея, современного заместителя
Майн-Рида, да ничтожных Фолкнера и Сартра, этих баловней
западной буржуазии. Зарубежные же русские запоем читают
советские романы, увлекаясь картонными тихими донцами на
картонных же хвостах-подставках (*3) или тем лирическим
доктором с лубочно-мистическими позывами (*4), мещанскими
оборотами речи и чаровницей из Чарской, который принес
советскому правительству столько добротной иностранной валюты.
Издавая "Лолиту" по-русски, я преследую очень простую
цель: хочу, чтобы моя лучшая английская книга -- или, скажем
еще скромнее, одна из лучших моих английских книг -- была
правильно переведена на мой родной язык. Это -- прихоть
библиофила, не более. Как писатель, я слишком привык к тому,
что вот уже скоро полвека чернеет слепое пятно на востоке моего
сознания -- какие уж тут советские издания "Лолиты"! Как
переводчик я не тщеславен, равнодушен к поправкам знатоков и
лишь тем горжусь, что железной рукой сдерживал демонов,
подбивавших на пропуски и дополнения. Как читатель я умею
размножаться бесконечно и легко могу набить огромный отзывчивый
зал своими двойниками, представителями, статистами и теми
наемными господами, которые, ни секунды не колеблясь, выходят
на сцену из разных рядов, как только волшебник предлагает
публике убедиться в отсутствии обмана. Но что мне сказать
насчет других, нормальных читателей? В моем магическом
кристалле (*5) играют радуги, косо отражаются мои очки,
намечается миниатюрная иллюминация -- но он мало кого мне
показывает: несколько старых друзей, группу эмигрантов (в общем
предпочитающих Лескова), гастролера-поэта из советской страны,
гримера путешествующей группы, трех польских или сербских
делегатов в многозеркальном кафе, а совсем в глубине -- начало
смутного движения, признаки энтузиазма, приближающиеся фигуры
молодых людей, размахивающих руками... но это просто меня
просят посторониться -- сейчас будут снимать приезд какого-то
президента в Москву.
/Владимир Набоков/
/7-го ноября 1965 г./
/Палермо/
Комментарии
(*1) /...Грэхаму Грину... в одной лондонской газете/ --
Грэм Грин назвал набоковскую "Лолиту" в газете "The Sunday
Times" одной из трех лучших книг года.
(*2) /...некто Джон Гордон.../ -- редактор газеты "The
Sunday Express", на страницах которой он подверг суровой
критике с морализаторских позиций и Набокова, и Грэма Грина.
(*3) /...картонными тихими донцами на картонных же
хвостах-подставках.../ -- Это сказано, разумеется, о "Тихом
Доне" М. Шолохова.
(*4) /...лирическим доктором с лубочно-мистическими
позывами.../ -- Набоков невысоко ценил роман Б. Пастернака
"Доктор Живаго" и считал его неуклюжим и мелодраматическим
произведением.
(*5) /В моем магическом кристалле.../ -- отсылка к
последним строкам "Евгения Онегина": "...И даль свободного
романа / Я сквозь магический кристалл / Еще не ясно различал".
/А. Люксембург/
|