Содержание:
XXXVI.
Вернувшись на зиму въ Швейцарiю, Мартынъ предвкушалъ занятную
корреспонденцiю, но Соня въ нечастыхъ своихъ письмахъ не упоминала больше о
Зоорландiи; зато въ одномъ изъ нихъ просила отъ имени отца передать
Грузинову привeтъ. Оказалось, что Грузиновъ жилъ какъ разъ въ гостиницe,
столь привлекшей Мартына, но, когда онъ на лыжахъ спустился туда, то узналъ,
что Грузиновъ на время уeхалъ. Привeтъ онъ передалъ женe Грузинова,
Валентинe Львовнe, свeжей, ярко одeтой, сорокалeтней дамe съ изсиня черными
волосами, улыбавшейся очень осторожно, такъ какъ переднiе зубы (всегда
запачканные карминомъ) черезчуръ выдавались, и она спeшила натянуть на нихъ
верхнюю губу. Такихъ очаровательныхъ рукъ, какъ у нея, Мартынъ никогда не
видалъ: маленькихъ, мягкихъ, въ жаркихъ перстняхъ. Но, хотя ее всe считали
привлекательной и восхищались ея плавными тeлодвиженiями, звучнымъ,
ласковымъ голосомъ, Мартынъ остался холоденъ, и ему было непрiятно, что она,
чего добраго, старается ему нравиться. Боялся онъ, впрочемъ, зря. Валентина
Львовна была къ нему такъ же равнодушна, какъ къ высокому, носатому
англичанину съ сeдой щетиной на узкой головe и съ пестрымъ шарфомъ вокругъ
шеи, который каталъ ее на салазкахъ.
"Мужъ вернется только въ iюлe", -- сказала она и принялась {172}
разспрашивать про Зилановыхъ. ..."Да-да, я слышала, -- несчастная мать, --"
(Мартынъ упомянулъ объ Иринe). -- "Вы вeдь знаете, съ чего это началось?"
Мартынъ зналъ: четырнадцатилeтняя Ирина, тогда тихая, полная дeвочка,
склонная къ меланхолiи, оказалась съ матерью въ теплушкe, среди всякаго
сброда. Онe eхали безконечно, -- и двое забiякъ, несмотря на уговоры
товарищей, то и дeло щупали, щипали, щекотали ее и говорили чудовищныя
сальности, и мать, улыбаясь отъ ужаса, безпомощно старалась ее защитить и
все повторяла: "Ничего, Ирочка, ничего, ахъ, пожалуйста, оставьте дeвочку,
какъ вамъ не совeстно, ничего, Ирочка..." -- и совершенно такъ же
вскрикивала и причитала, и совершенно такъ же держала дочь за голову, когда,
уже въ другомъ вагонe, поближе къ Москвe, солдаты -- на полномъ ходу --
вытискивали въ окно ея толстаго мужа, который чудомъ подобралъ семью на
засыпанной снeгомъ станцiи. Да, онъ былъ очень толстъ и истерически смeялся,
такъ какъ застрялъ въ окнe, но наконецъ напиравшiе густо ухнули, и онъ
исчезъ, и мимо пустого окна мчался слeпой снeгъ. Затeмъ былъ у Ирины тифъ, и
она непонятно какъ выжила, но перестала владeть человeческой рeчью и только
въ Лондонe научилась по разному мычать и довольно сносно произносить
"ма-ма".
Мартынъ, никогда какъ-то Ириной не занимался, давно привыкнувъ къ ея
дурости, но теперь что-то его потрясло, когда Валентина Львовна сказала:
"Вотъ у нихъ въ домe есть постоянный живой символъ". Зоорландская ночь
показалась еще темнeе, дебри ея лeсовъ еще глубже, и Мартынъ уже зналъ, что
никто и ничто не можетъ {173} ему помeшать вольнымъ странникомъ пробраться
въ эти лeса, гдe въ сумракe мучатъ толстыхъ дeтей, и пахнетъ гарью и
тлeномъ. И, когда онъ по веснe впопыхахъ вернулся въ Берлинъ, къ Сонe, ему
мерещилось (такъ полны приключенiй были его зимнiя ночи), что онъ уже
побывалъ въ той одинокой, отважной экспедицiи и вотъ -- будетъ разсказывать,
разсказывать. Войдя къ ней въ комнату, онъ сказалъ, торопясь это выговорить,
покамeстъ еще не подпалъ подъ знакомое опустошительное влiянiе ея тусклыхъ
глазъ: "Такъ, такъ я когда-нибудь вернусь и тогда, вотъ тогда..." "Ничего
никогда не будетъ", -- воскликнула она тономъ пушкинской Наины. Была она еще
блeднeе обыкновеннаго, очень уставала на службe; дома ходила въ старомъ
черномъ бархатномъ платьe съ ремешкомъ вокругъ бедеръ и въ шлепанцахъ съ
потрепанными помпонами. Часто по вечерамъ, надeвъ макинтошъ, она уходила
куда-то, и Мартынъ, послонявшись по комнатамъ, медленно направлялся къ
трамвайной остановкe, глубоко засунувъ руки въ карманы штановъ, а
перебравшись на другой конецъ Берлина, нeжно посвистывалъ подъ окномъ
танцовщицы изъ "Эреба", съ которой познакомился въ теннисномъ клубe. Она
вылетала на балкончикъ и на мигъ замирала у перилъ, и затeмъ исчезала, и,
вылетeвъ опять, бросала ему завернутый въ бумагу ключъ. У нея Мартынъ пилъ
зеленый мятный ликеръ и цeловалъ ее въ золотую голую спину, и она сильно
сдвигала лопатки и трясла головой. Онъ любилъ смотрeть, какъ она, быстро и
тeсно переставляя мускулистыя загорeлыя ноги, ходитъ по комнатe, ругмя-ругая
все того же антрепренера, любилъ ея странное лицо съ неестественно тонкими
бровями, оранжеватымъ {174} румянцемъ и гладко зачесанными назадъ волосами,
-- и тщетно старался не думать о Сонe. Какъ-то, въ майскiй вечеръ, когда онъ
съ улицы переливчато и тихо свистнулъ, на балкончикe, вмeсто танцовщицы,
появился пожилой господинъ въ подтяжкахъ; Мартынъ вздохнулъ и ушелъ,
вернулся къ дому Зилановыхъ и ходилъ взадъ и впередъ, отъ фонаря къ фонарю.
Соня появилась за-полночь, одна, и, пока она рылась въ сумкe, ища связку
ключей, Мартынъ къ ней подошелъ и робко спросилъ, куда она ходила. "Ты меня
оставишь когда-нибудь въ покоe?" -- воскликнула Соня и, не дождавшись
отвeта, хрустнула дважды ключомъ, и тяжелая дверь открылась, замерла,
бухнула. А затeмъ Мартыну стало казаться, что не только Соня, но и всe общiе
знакомые, какъ-то его сторонятся, что никому онъ не нуженъ и никeмъ не
любимъ. Онъ заходилъ къ Бубнову, и тотъ смотрeлъ на него страннымъ
взглядомъ, просилъ извиненiя и продолжалъ писать. И, наконецъ, чувствуя, что
еще немного, и онъ превратится въ Сонину тeнь и будетъ до конца жизни
скользить по берлинскимъ панелямъ, израсходовавъ на тщетную страсть то
важное, торжественное, что зрeло въ немъ. Мартынъ рeшилъ развязаться съ
Берлиномъ и гдe-нибудь, все равно гдe, въ очистительномъ одиночествe
спокойно обдумать планъ экспедицiи. Въ серединe мая, уже съ билетомъ на
Страсбургъ въ бумажникe, онъ зашелъ попрощаться съ Соней, и конечно ея не
оказалось дома; въ сумеркахъ комнаты сидeла, вся въ бeломъ, Ирина, плавала
въ сумеркахъ, какъ призрачная черепаха и не сводила съ него глазъ, и тогда
онъ написалъ на конвертe: "Въ Зоорландiи вводится полярная ночь", -- и,
оставивъ конвертъ {175} на Сониной подушкe, сeлъ въ ожидавшiй таксомоторъ и,
безъ пальто, безъ шляпы, съ однимъ чемоданомъ, -- уeхалъ.
XXXVII.
Какъ только тронулся поeздъ, Мартынъ ожилъ, повеселeлъ, исполнился
дорожнаго волненiя, въ которомъ онъ теперь усматривалъ необходимую
тренировку. Пересeвъ во французскiй поeздъ, идущiй черезъ Лiонъ на югъ, онъ
какъ будто окончательно высвободился изъ Сониныхъ тумановъ. И вотъ, уже за
Лiономъ, развернулась южная ночь, отраженiя оконъ бeжали блeдными квадратами
по черному скату, и въ грязномъ, до ужаса жаркомъ отдeленiи второго класса
единственнымъ спутникомъ Мартына былъ пожилой французъ, бритый, бровастый,
съ лоснящимися маслаками. Французъ скинулъ пиджакъ и быстрымъ переборомъ
пальцевъ сверху внизъ разстегнулъ жилетъ; стянулъ манжеты, словно отвинтилъ
руки, и бережно положилъ эти два крахмальныхъ цилиндра въ сeтку. Затeмъ,
сидя на краю лавки, покачиваясь, -- поeздъ шелъ во всю, -- поднявъ
подбородокъ, онъ отцeпилъ воротникъ и галстукъ, и такъ какъ галстукъ былъ
готовый, пристяжной, то опять было впечатлeнiе, что человeкъ разбирается по
частямъ и сейчасъ сниметъ голову. Обнаживъ дряблую, какъ у индюка, шею,
французъ облегченно ею повертeлъ и, согнувшись, крякая, смeнилъ ботинки на
старыя ночныя туфли. Теперь въ открытой на курчавой груди рубашкe, онъ
производилъ впечатлeнiе добраго малаго, слегка подвыпившаго, -- ибо эти
ночные спутники, съ блестящими {176} блeдными лицами и осоловeлыми глазами,
всегда кажутся захмелeвшими отъ вагонной качки и жары. Порывшись въ корзинe,
онъ вынулъ бутылку краснаго вина и большой апельсинъ, сперва глотнулъ изъ
горлышка, чмокнулъ губами, крeпко, со скрипомъ, вдавилъ пробку обратно, и
принялся большимъ пальцемъ оголять апельсинъ, предварительно укусивъ его въ
темя. И тутъ, встрeтившись глазами съ Мартыномъ, который, положивъ на колeно
Таухницъ, только что приготовился зeвнуть, французъ заговорилъ: "Это уже
Провансъ", -- сказалъ онъ съ улыбкой, шевельнувъ усатой бровью по
направленiю окна, въ зеркально-черномъ стеклe котораго чистилъ апельсинъ его
тусклый двойникъ. "Да, чувствуется югъ", -- отвeтилъ Мартынъ. "Вы
англичанинъ?" -- освeдомился тотъ и разорвалъ на двe части очищенный, въ
клочьяхъ сeдины, апельсинъ. "Правильно, -- отвeтилъ Мартынъ. -- Какъ вы
угадали?" Французъ, сочно жуя, повелъ плечомъ. "Не такъ ужъ мудрено", --
сказалъ онъ, и, глотнувъ, указалъ волосатымъ пальцемъ на Таухницъ. Мартынъ
снисходительно улыбнулся. "А я лiонецъ, -- продолжалъ тотъ, -- и состою въ
винной торговлe. Мнe приходится много разъeзжать, но я люблю движенiе.
Видишь новыя мeста, новыхъ людей, мiръ -- наконецъ. У меня жена и маленькая
дочь", -- добавилъ онъ, вытирая бумажкой концы растопыренныхъ пальцевъ.
Затeмъ, посмотрeвъ на Мартына, на его единственный чемоданъ, на мятые штаны
и сообразивъ, что англичанинъ-туристъ врядъ ли поeхалъ бы вторымъ классомъ,
онъ сказалъ, заранeе кивая: "Вы путешественникъ?" Мартынъ понялъ, что это
просто сокращенiе -- вояжеръ вмeсто комивояжеръ. "Да, я именно {177}
путешественникъ, -- отвeтилъ онъ, старательно придавая французской рeчи
британскую густоту, -- но путешественникъ въ болeе широкомъ смыслe. Я eду
очень далеко". "Но вы въ коммерцiи?" Мартынъ замоталъ головой. "Вы это,
значитъ, дeлаете для вашего удовольствiя?" -- "Пожалуй", -- согласился
Мартынъ. Французъ помолчалъ и затeмъ спросилъ: "Вы eдете пока-что въ
Марсель?" "Да, вeроятно въ Марсель. У меня, видите-ли, не всe еще
приготовленiя закончены". Французъ кивнулъ, но явно былъ озадаченъ.
"Приготовленiя, -- продолжалъ Мартынъ, -- должны быть въ такихъ вещахъ очень
тщательны. Я около года провелъ въ Берлинe, гдe думалъ найти нужныя мнe
свeдeнiя, и что же вы думаете?.." "У меня племянникъ инженеръ", -- вкрадчиво
вставилъ французъ. "О, нeтъ, я не занимаюсь техническими науками, не для
этого я посeщалъ Германiю. Но вотъ -- я говорю: вы не можете себe
представить, какъ было трудно выуживать справки. Дeло въ томъ, что я
предполагаю изслeдовать одну далекую, почти недоступную область. Кое-кто
туда пробирался, но какъ этихъ людей найти, какъ ихъ заставить разсказать?
Что у меня есть? Только карта", -- и Мартынъ указалъ на чемоданъ, гдe
дeйствительно находилась одноверстка, которую онъ добылъ въ Берлинe въ
бывшемъ Генеральномъ Штабe. Послeдовало молчанiе. Поeздъ гремeлъ и трясся.
"Я всегда утверждаю, -- сказалъ французъ, -- что у нашихъ колонiй большая
будущность. У вашихъ, разумeется, тоже, -- и у васъ ихъ такъ много. Одинъ
лiонецъ изъ моихъ знакомыхъ провелъ десять лeтъ на тропикахъ и говоритъ, что
охотно бы туда вернулся. Онъ мнe однажды разсказывалъ, какъ обезьяны, {178}
держа другъ дружку за хвосты, переходятъ по стволу черезъ рeку, -- это было
дьявольски смeшно, -- за хвосты, за хвосты..." "Колонiи это особь-статья, --
сказалъ Мартынъ. -- Я собираюсь не въ колонiи. Мой путь будетъ пролегать
черезъ дикiя опасныя мeста, и -- кто знаетъ? -- можетъ быть мнe не удастся
вернуться". "Это экспедицiя научная, что-ли?" -- спросилъ французъ,
раздавливая задними зубами зeвокъ. "Отчасти. Но -- какъ вамъ объяснить? Это
не главное. Главное, главное... Нeтъ, право, я не знаю, какъ объяснить".
"Понятно, понятно, -- устало сказалъ французъ. -- Вы, англичане, любите пари
и рекорды, -- слово "рекорды" прозвучало у него соннымъ рычанiемъ. -- На что
мiру голая скала въ облакахъ? Или -- охъ, какъ хочется спать въ поeздe! --
айсберги, какъ ихъ зовутъ, полюсъ -- наконецъ? Или болота, гдe дохнутъ отъ
лихорадки?" "Да, вы, пожалуй, попали въ точку, но это не все, не только
спортъ. Да, это далеко не все. Вeдь есть еще, -- какъ бы сказать? -- любовь,
нeжность къ землe, тысячи чувствъ, довольно таинственныхъ". Французъ сдeлалъ
круглые глаза и вдругъ, поддавшись впередъ, легонько хлопнулъ Мартына по
колeну. "Смeяться изволите надо мной?" -- сказалъ онъ благодушно. "Ахъ,
ничуть, ничуть". "Полно, -- сказалъ онъ, откинувшись въ свой уголъ. -- Вы
еще слишкомъ молоды, чтобы бeгать по Сахарамъ. Если разрeшите, мы сейчасъ
притушимъ свeтъ и соснемъ". {179}
XXXVIII.
Тьма. Французъ почти тотчасъ захрапeлъ. "А все-таки онъ повeрилъ, что я
англичанинъ. И вотъ такъ я буду eхать на сeверъ, вотъ такъ, -- въ вагонe,
который нельзя остановить, -- а потомъ, потомъ..." Онъ побрелъ по лeсной
тропинкe, тропинка разматывалась, разматывалась, но сонъ къ нему навстрeчу
не шелъ. Мартынъ открылъ глаза. Хорошо-бы спустить оконную раму. Теплый
ночной вeтеръ хлынулъ въ лицо, и, напрягая зрeнiе, Мартынъ высунулся, но въ
глаза летeла незримая пыль, быстрая ночь ослeпляла, онъ втянулъ голову. Въ
темнотe отдeленiя раздался кашель. "Нeтъ ужъ, пожалуйста, -- проговорилъ
недовольный голосъ. -- Я не желаю спать подъ звeздами. Закройте, закройте".
"Закройте сами", -- сказалъ Мартынъ и, выйдя въ освeщенный коридоръ, пошелъ
мимо отдeленiй, гдe угадывалась сонная мeшанина безпомощныхъ, полураздeтыхъ
тeлъ, сопeнiе и вздохи, по-рыбьи открытые рты, клонящаяся и вдругъ
поднимающаяся голова, а прямо ей въ носъ -- чужая пятка. Перебираясь изъ
тамбура въ тамбуръ по скрежещущимъ желeзнымъ площадкамъ, Мартынъ прошелъ
черезъ два вагона третьяго класса. Двери нeкоторыхъ отдeленiй были открыты,
въ одномъ голубые солдаты шумно играли въ карты. Дальше, въ коридорe
спальнаго вагона, онъ остановился у полуспущеннаго окна и такъ живо
вспомнилъ вдругъ дeтское свое путешествiе по югу Францiи, и вотъ {180} это
откидное сидeнiе у окна, и матерчатый ремень, при помощи котораго можно было
управлять поeздомъ, и дивную мелодiю на трехъ языкахъ, -- особенно:
периколоза... Онъ подумалъ, -- какая странная, странная выдалась жизнь, --
ему показалось, что онъ никогда не выходилъ изъ экспресса, а просто слонялся
изъ одного вагона въ другой, и въ одномъ были молодые англичане, Дарвинъ,
торжественно берущiйся за рукоять тормаза, въ другомъ -- Алла съ мужемъ, а
не то -- крымскiе друзья или храпящiй дядя Генрихъ, или Зилановы, Михаилъ
Платоновичъ, съ газетой, Соня, тусклымъ взглядомъ уставившаяся въ окно. "А
потомъ пeшечкомъ, пeшечкомъ", -- взволнованно проговорилъ Мартынъ, -- лeсъ и
вьющаяся въ немъ тропинка... какiя большiя деревья! А тутъ, въ этомъ
спальномъ вагонe, тутъ eхало должно быть дeтство его; дрожа, освобождало
кожаную сторку, а если пройти дальше, тамъ -- вагонъ-ресторанъ, и отецъ съ
матерью обeдаютъ, -- на столикe болванка шоколада въ фiолетовой оберткe, а
надъ раскидными дверцами мрeетъ винтовой вентиляторъ среди цвeтущихъ
рекламъ. И вдругъ Мартынъ увидeлъ въ окно то, что видeлъ и въ дeтствe, --
огни, далеко, среди темныхъ холмовъ; вотъ кто-то ихъ пересыпалъ изъ ладони
въ ладонь и положилъ въ карманъ. И пока онъ глядeлъ, поeздъ началъ
тормазить, -- и тогда Мартынъ сказалъ себe, что, если будетъ сейчасъ
станцiя, онъ выйдетъ, и уже оттуда пойдетъ къ огнямъ. Такъ и случилось.
Подплыла платформа, лунный дискъ часовъ, и поeздъ остановился, выдохнувъ:
"Уш-ш-ш-ш-ш..." Мартынъ опрометью бросился къ своему вагону, несразу могъ
найти отдeленiе, дважды внeдрялся въ чужую сопящую {181} темноту и наконецъ
нашелъ, безцеремонно зажегъ свeтъ, и французъ на лавкe медленно приподнялся,
протирая кулаками глаза. Мартынъ сдернулъ чемоданъ, сунулъ въ карманъ книгу,
-- все это страшно спeша. Онъ не замeтилъ, что уже поeздъ тихо поплылъ, и
потому едва не упалъ, спрыгнувъ на скользящую платформу. Прошли окна, окна,
окна, и вотъ -- уже поeзда нeтъ, пустые рельсы, поблескиванiе угольной пыли
между шпалъ.
Мартынъ, глубоко дыша, пошелъ по платформe, и носильщикъ, везущiй на
тачкe ящикъ съ надписью "Fragile", весело сказалъ, съ особой южной
металлической интонацiей: "Вы проснулись во время". "Скажите, --
полюбопытствовалъ Мартынъ, -- что въ этомъ ящикe?" Тотъ взглянулъ на ящикъ,
словно впервые его замeтилъ. "Музей естественныхъ наукъ", -- прочелъ онъ
адресъ. "Вотъ оно что, вeроятно коллекцiя", -- произнесъ Мартынъ и
направился туда, гдe стояло нeсколько столиковъ у входа въ тускло освeщенный
буфетъ.
Воздухъ былъ бархатный, теплый; бeлымъ свeтомъ горeлъ газовый фонарь, и
вокругъ -- металась блeдная мошкара, и одна широкая, темная бабочка на сeдой
подкладкe. Стeну украшало саженное объявленiе военнаго вeдомства,
старающееся соблазнить молодыхъ людей прелестями военной службы: на
переднемъ планe -- бравый французскiй солдатъ, на заднемъ -- финиковая
пальма, дромадеръ, арабъ въ бурнусe, а съ краю -- двe пышныхъ женщины въ
чарчафахъ.
Платформа была безлюдна. Поодаль стояли клeтки со спящими курами. По ту
сторону рельсъ смутно чернeли растрепанные кусты. Пахло въ воздухe углемъ,
можжевельникомъ {182} и мочей. Изъ буфета вышла смуглая старуха, и Мартынъ
спросилъ себe аперитифъ, прекрасное названiе коего прочелъ на одной изъ
рекламъ. Погодя рабочiй, весь въ синемъ, сeлъ за сосeднiй столикъ и, уронивъ
голову на руку, уснулъ.
"Я хочу кое-что узнать, -- сказалъ Мартынъ старухe. -- Подъeзжая сюда,
я видeлъ огни". "Гдe? Вонъ тамъ?" -- переспросила она, протянувъ руку въ
томъ направленiи, откуда пришелъ поeздъ. Мартынъ кивнулъ. "Это можетъ быть
только Молиньякъ, -- сказала она. -- Да, Молиньякъ. Маленькая деревня".
Мартынъ расплатился и пошелъ къ выходу. Темная площадь, платаны, дальше --
синеватые дома, узкая улица. Онъ уже шелъ по ней, когда спохватился, что
забылъ посмотрeть съ платформы на вокзальную вывeску, и теперь не знаетъ
названiя города, въ который попалъ. Это прiятно взволновало его. Какъ знать,
-- быть можетъ, онъ уже за пограничной чертой... ночь, неизвeстность...
сейчасъ окликнутъ...
XXXIX.
Проснувшись на другое утро, Мартынъ несразу могъ возстановить
вчерашнее, -- а проснулся онъ оттого, что лицо щекотали мухи. Замeчательно
мягкая постель; аскетическiй умывальникъ, а рядомъ туалетное орудiе
скрипичной формы; жаркiй голубой свeтъ, дышущiй въ свeтлую занавeску. Онъ
давно такъ славно не высыпался, давно не былъ такъ голоденъ. Откинувъ
занавeску, онъ увидeлъ {183} напротивъ ослeпительно бeлую стeну въ пестрыхъ
афишахъ, а нeсколько лeвeе полосатыя маркизы лавокъ, пeгую собаку, которая
задней лапой чесала себe за ухомъ, и блескъ воды, струящейся между панелью и
мостовой.
...Звонокъ громко пробeжалъ по всей двухэтажной гостиницe и, бойко
топая, пришла яркоглазая грязная горничная. Онъ потребовалъ много хлeба,
много масла, много кофе и, когда она все это принесла, спросилъ, какъ ему
добраться до Молиньяка. Она оказалась разговорчивой и любознательной.
Мартынъ мелькомъ упомянулъ о томъ, что онъ нeмецъ, -- прieхалъ сюда по
порученiю музея собирать насeкомыхъ, и при этомъ горничная задумчиво
посмотрeла на стeну, гдe виднeлись подозрительныя рыжiя точки. Постепенно
выяснилось, что черезъ мeсяцъ, можетъ быть даже раньше, между городомъ и
Молиньякомъ установится автобусное сообщенiе. "Значитъ, надо пeшкомъ?"
спросилъ Мартынъ. "Пятнадцать километровъ, -- съ ужасомъ воскликнула
горничная, -- что вы! Да еще по такой жарe..."
Купивъ карту мeстности въ табачной лавкe, надъ вывeской которой торчала
трехцвeтная трубка, Мартынъ зашагалъ по солнечной сторонe улочки и сразу
замeтилъ, что его открытый воротъ и отсутствiе головного убора возбуждаютъ
всеобщее вниманiе. Городокъ былъ яркiй, бeлый, рeзко раздeленный на свeтъ и
на тeнь, съ многочисленными кондитерскими. Дома, налeзая другъ на друга,
отошли въ сторону, и шоссейная дорога, обсаженная огромными платанами съ
тeлеснаго цвeта разводами на зеленыхъ стволахъ, потекла мимо виноградниковъ.
Рeдкiе встрeчные, каменщики, дeти, бабы въ черныхъ соломенныхъ {184}
шляпахъ, -- съeдали глазами. Мартыну внезапно явилась мысль продeлать
полезный для будущаго опытъ: онъ пошелъ, хоронясь, -- перескакивая черезъ
канаву и скрываясь за ежевику, если вдали показывалась повозка, запряженная
осликомъ въ черныхъ шорахъ, или пыльный, расхлябанный автомобиль. Версты
черезъ двe онъ и вовсе покинулъ дорогу и сталъ пробираться параллельно съ
ней по косогору, гдe дубки, блестящiй миртъ и каркасныя деревца заслоняли
его. Солнце такъ пекло, такъ трещали цикады, такъ пряно и жарко пахло, что
онъ въ конецъ разомлeлъ и сeлъ въ тeнь, вытирая платкомъ холодную, липкую
шею. Посмотрeвъ на карту, онъ убeдился въ томъ, что на пятомъ километрe
дорога даетъ петлю, и потому, если пойти на востокъ черезъ вонъ тотъ желтый
отъ дрока холмъ, можно вeроятно попасть на ея продолженiе. Переваливъ на ту
сторону, онъ дeйствительно увидeлъ бeлую змeю дороги и опять пошелъ вдоль
нея, среди благоуханныхъ зарослей и все радовался своей способности
опознавать мeстность.
Вдругъ онъ услышалъ прохладный звукъ воды и подумалъ, что въ мiрe нeтъ
лучше музыки. Въ туннелe листвы дрожалъ на плоскихъ камняхъ ручей. Мартынъ
опустился на колeни, утолилъ жажду, глубоко вздохнулъ. Затeмъ онъ закурилъ:
отъ сeрной спички передался въ ротъ сладковатый вкусъ, и огонекъ спички былъ
почти незримъ въ знойномъ воздухe. И, сидя на камнe и слушая журчанiе воды,
Мартынъ насладился сполна чувствомъ путевой безпечности, -- онъ, потерянный
странникъ, былъ одинъ въ чудномъ мiрe, совершенно къ нему равнодушномъ, --
играли въ воздухe бабочки, юркали ящерицы по камнямъ, {185} и блестeли
листья, какъ блестятъ они и въ русскомъ лeсу, и въ лeсу африканскомъ.
Было уже далеко за полдень, когда Мартынъ вошелъ въ Молиньякъ. Вотъ,
значитъ, гдe горeли огни, звавшiе его еще въ дeтствe. Тишина, зной. Въ
бeгущей вдоль узкой панели узловатой водe сквозило разноцвeтное дно, --
черепки битой посуды. На булыжникахъ и на теплой панели дремали робкiя,
бeлыя, страшно худыя собаки. Посреди небольшой площади стоялъ памятникъ:
лицо женскаго пола, съ крыльями, поднявшее знамя.
Мартынъ прежде всего зашелъ на почтамтъ, гдe было прохладно, темновато,
сонно. Тамъ онъ написалъ матери открытку подъ пронзительное зудeнiе мухи,
одной лапкой приклеившейся къ медово-желтому листу на подоконникe. Съ этой
открытки начался новый пакетикъ въ комодe у Софьи Дмитрiевны, --
предпослeднiй.
XL.
Хозяйкe единственной въ Молиньякe гостиницы и затeмъ брату хозяйки,
лиловому отъ вина и полнокровiя фермеру, къ которому, въ виду полнаго
обнищанiя, ему пришлось черезъ недeлю наняться въ батраки, Мартынъ сказалъ,
что -- швейцарецъ (это подтверждалъ паспортъ), и далъ понять, что давно
шатается по свeту, работая гдe попало. Третiй разъ такимъ образомъ онъ
мeнялъ отечество, пытая довeрчивость чужихъ людей и учась жить инкогнито.
То, что онъ родомъ изъ далекой сeверной страны, давно прiобрeло оттeнокъ
обольстительной тайны. {186} Вольнымъ заморскимъ гостемъ онъ разгуливалъ по
басурманскимъ базарамъ, -- все было очень занимательно и пестро, но гдe бы
онъ ни бывалъ, ничто не могло въ немъ ослабить удивительное ощущенiе
избранности. Такихъ словъ, такихъ понятiй и образовъ, какiе создала Россiя,
не было въ другихъ странахъ, -- и часто онъ доходилъ до косноязычiя, до
нервнаго смeха, пытаясь объяснить иноземцу, что такое "оскомина" или
"пошлость". Ему льстила влюбленность англичанъ въ Чехова, влюбленность
нeмцевъ въ Достоевскаго. Какъ-то въ Кембриджe онъ нашелъ въ номерe мeстнаго
журнала шестидесятыхъ годовъ стихотворенiе, хладнокровно подписанное "А.
Джемсонъ": "Я иду по дорогe одинъ, мой каменистый путь простирается далеко,
тиха ночь и холоденъ камень, и ведется разговоръ между звeздой и звeздой".
На него находила поволока странной задумчивости, когда, бывало, доносились
изъ пропасти берлинскаго двора звуки переимчивой шарманки, невeдающей, что
ея пeсня жалобила томныхъ пьяницъ въ русскихъ кабакахъ. Музыка... Мартыну
было жаль, что какой-то стражъ не пускаетъ ему на языкъ звуковъ, живущихъ въ
слухe. Все же, когда, повисая на вeтвяхъ провансальскихъ черешенъ, горланили
молодые итальянцы-рабочiе, Мартынъ -- хрипло и бодро, и феноменально
фальшиво затягивалъ что-нибудь свое, и это былъ звукъ той поры, когда на
крымскихъ ночныхъ пикникахъ баритонъ Зарянскаго, потопляемый хоромъ, пeлъ о
чарочкe, о семиструнной подругe, объ иностранномъ-странномъ-странномъ
офицерe.
Глубоко внизу бeжала подъ вeтромъ люцерна, сверху наваливалась жаркая
синева, у самой щеки шелестeли {187} листья въ серебристыхъ прожилкахъ, и
клеенчатая корзинка, нацeпленная на сукъ, постепенно тяжелeла, наполняясь
крупными, глянцевито-черными черешнями, которыя Мартынъ срывалъ за тугiе
хвосты. Когда черешни были собраны, поспeло другое, абрикосы, пропитанные
солнцемъ, и персики, которые слeдовало нeжно подхватывать ладонью, а то
получались на нихъ синяки. Были и еще работы: по поясъ голый, съ уже
терракотовой спиной, Мартынъ, въ угоду молодой кукурузe, разрыхлялъ,
подкучивалъ землю, выбивалъ угломъ цапки лукавый, упорный пырей, или часами
нагибался надъ ростками яблонь и грушъ, щелкалъ секаторомъ, -- и какъ же
весело было, когда изъ двороваго бассейна проводилась вода къ питомнику, гдe
киркой проложенныя борозды соединялись между собой и съ чашками,
расцапанными вокругъ деревецъ; блистая на солнцe, растекалась по всему
питомнику напущенная вода, пробиралась, какъ живая, вотъ остановилась, вотъ
побeжала дальше, словно нащупывая путь, и Мартынъ, изрeдка морщась отъ
уколовъ крохотныхъ репейниковъ, чавкалъ по щиколки въ жирной, лиловой грязи,
-- тутъ втыкалъ съ размаху желeзный щитъ въ видe преграды, тамъ, напротивъ,
помогалъ струe пробиться, -- и, хлюпая, шелъ къ чашкe вокругъ деревца: чашка
наполнялась пузырчатой, коричневой водой, и онъ шарилъ въ ней лопатой,
сердобольно размягчая почву, и что-то изумительно легчало, вода
просачивалась, благодатно омывала корни. Онъ былъ счастливъ, что умeетъ
утолить жажду растенiя, счастливъ, что случай помогъ ему найти трудъ, на
которомъ онъ можетъ провeрить и смeтливость свою, и выносливость. Онъ жилъ,
вмeстe съ {188} другими рабочими, въ сараe, выпивалъ, какъ они, полтора
литра вина въ сутки и находилъ спортивную отраду въ томъ, что отъ нихъ не
отличается ничeмъ, -- развe только свeтлой бородкой, незамeтно имъ
отпущенной.
По вечерамъ, передъ тeмъ, какъ завалиться спать, онъ шелъ покурить и
погрезить къ пробковой рощe за фермой. Гдe-то невдалекe прерывисто и сочно
свистали соловьи, а съ бассейна уже доносился гуттаперчевый, давящiйся квохъ
лягушекъ. Воздухъ былъ нeженъ и тускловатъ, это были несовсeмъ сумерки, но
уже не день, и террасы оливъ, и мифологическiе холмы вдалекe, и отдeльно
стоящая на бугрe сосна, все было немножко плоско и обморочно, а ровное,
потухшее небо тeснило, дурманило, и хотeлось поскорeе, чтобы въ немъ
просквозили живительныя звeзды. Темнeло, темнeло, на почернeвшихъ холмахъ
уже вздрагивали огоньки, зажигались окна въ хозяйскомъ домe, еще минута -- и
окрестъ былъ сумракъ, и, когда, далече-далече, въ невeдомой темнотe,
горящими члениками проползалъ рокочущiй поeздъ и внезапно исчезалъ, Мартынъ
съ удовольствiемъ говорилъ себe, что оттуда, изъ этого поeзда, видны ферма и
Молиньякъ, какъ соблазнительная пригоршня огней. Онъ радовался, что
послушался ихъ, раскрылъ ихъ прекрасную, тихую сущность, -- и однажды, въ
воскресный вечеръ, онъ набрелъ въ Молиньякe на небольшой, бeлый домъ,
окруженный крутыми виноградниками, и увидeлъ покосившiйся столбъ съ
надписью: "продается". Въ самомъ дeлe, -- не лучше ли отбросить опасную и
озорную затeю, не лучше ли отказаться отъ желанiя заглянуть въ безпощадную
зоорландскую ночь, и не поселиться ли съ {189} молодой женой вотъ здeсь, на
клинe тучной земли, ждущей трудолюбиваго хозяина? Да, надо было рeшить:
время шло, близилась черная осенняя ночь, имъ намeченная для перехода, и онъ
уже чувствовалъ себя отдохнувшимъ, спокойнымъ, увeреннымъ въ своей
способности прикидываться чeмъ угодно, никогда не теряться, всегда и вездe
умeть жить такъ, какъ требуютъ обстоятельства...
И вотъ, пытая судьбу, онъ написалъ Сонe. Отвeтъ пришелъ скоро, и,
прочтя его, Мартынъ облегченно вздохнулъ. "Да не мучь ты меня", -- писала
Соня. -- "Ради Бога, довольно. Я не буду твоей женой никогда. И я ненавижу
виноградники, жару, змeй и, главное, чеснокъ. Поставь на мнe крестъ, удружи,
миленькiй".
Въ тотъ же день онъ на автобусe покатилъ въ городъ, сбрилъ свeтлую
бородку, взялъ въ гостиницe чемоданъ и пошелъ на станцiю. Тамъ, у того же
столика, положивъ голову на руку, дремалъ тотъ же рабочiй. Зажигались
фонари, рeяли летучiя мыши, выцвeтало зеленоватое небо. "Прощай, прощай", --
на какой-то пeсенный ладъ подумалъ Мартынъ, глядя на растрепанный
можжевельникъ по ту сторону уже дрожавшихъ рельсъ, на семафоръ, на черный
силуэтъ человeка, подвигавшаго черный силуэтъ тачки.
Влетeлъ ночной экспрессъ, черезъ минуту тронулся опять, и Мартына
пронзило мгновенное желанiе выскочить, вернуться на благополучную, на
сказочную, ферму. Но станцiя уже сгинула. Глядя въ окно, онъ ждалъ появленiя
Молиньякскихъ огней, чтобы проститься съ ними. Вотъ они разсыпались вдалекe,
-- они были такъ хороши, даже какъ-то не вeрилось... "Скажите, -- обратился
{190} Мартынъ къ кондуктору, -- вонъ эти огни, это -- Молиньякъ?" "Какiе
огни?" -- спросилъ тотъ и взглянулъ въ окно, -- но тутъ все заслонилъ вдругъ
поднявшiйся скатъ. "Во всякомъ случаe это не Молиньякъ, -- сказалъ
кондукторъ. -- Молиньякъ не виденъ отсюда".
|