Содержание:
Между тем Магда сняла приглянувшуюся ей квартиру, наняла кухарку,
накупила немало хозяйственных вещей, начиная с сервиза и кончая туалетной
бумагой, заказала визитные карточки и занялась прихорашиванием комнат.
Любопытно, что, невзирая на то, что Кречмар щедро - и даже с каким-то
умилением - раскошелился, платил-то он, собственно говоря, вслепую, ибо не
только не видел снятой квартирки, но даже не знал адреса: Магда уговорила
его, что этак гораздо забавнее, будет ему сюрприз, ничего, что несколько
дней пройдет без встреч, она по телефону сообщит ему адрес, когда все
будет готово, и тогда он сразу примчится. Прошла неделя, предполагалось,
что она позвонит в четверг, и он весь день сторожил телефон. Но телефон
блестел и молчал. В пятницу он решил, что Магда надула его и навсегда
исчезла. Под вечер явился Макс (эти посещения были теперь адом для Макса),
Аннелизы не было дома. Макс сел в кабинете против Кречмара и не знал, о
чем говорить. Кречмар давно заметил, что Макс держится странно. "Вероятно,
с делами неурядицы", - смутно подумал он. Макс курил и смотрел на кончик
своей сигары. Он даже как будто похудел за последнее время. "Выследил, - с
минутным содроганием подумал Кречмар. - Ну и пускай. Он мужчина, он должен
понять". (Это была очень фальшивая мысль). Вошла Ирма, и Макс оживился,
посадил ее к себе на колени, смешно екнул, когда она, садясь, нечаянно
въехала кулачком в его упругий живот. Аннелиза вернулась. Кречмару вдруг
показалась невыносимой перспектива ужина, длинного вечера. Он объявил, что
не ужинает дома, пожал плечами, когда жена ласково спросила, почему он
раньше не предупредил, поцеловал дочку в лоб и, торопясь, вышел.
Им владело одно желание: во что бы то ни стало, сейчас же, разыскать
Магду - судьба не имела права, посулив такое блаженство, притвориться, что
ничего не обещано. Его охватило такое отчаяние, что он решился на довольно
опасный шаг. Он знал,что прежняя ее комната выходила во двор, он знал
также, что она там жила со своей теткой. Туда-то он и направился. Проходя
через двор, он увидел какую-то горничную, стелившую в одной из нижних
комнат у открытого окна постель. "Фрейлейн Петерс? - переспросила она. -
Кажется, съехала. Впрочем, посмотрите сами. Пятый этаж, левая дверь".
Кречмару открыла растрепанная женщина с красными глазами, но цепочки
не сняла, говорила с ним через щелку. "Я хочу узнать новый адрес фрейлейн
Петерс, - сказал Кречмар. - Она тут жила со своей теткой". "С теткой?" -
не без интереса произнесла женщина и только тогда сняла цепочку. Она его
ввела в крохотную комнату, где все дрожало и звякало от малейшего движения
и где на клеенчатой скатерти стояли тарелки с картофельным пюре, соль в
прорванном мешочке, три пустые бутылки из-под пива, и, как-то загадочно
улыбаясь, предложила ему сесть.
"Если бы я была ее теткой, - сказала она подмигнув, - то, вероятно, я
не знала бы ее адреса. Тетки, - добавила она, - никакой, собственно, у нее
нет". "Пьяна", - подумал с тоской Кречмар. "Послушайте, - проговорил он, -
я вас прошу сказать мне, куда она переехала". "Она у меня снимала
комнату", - задумчиво сказала та, с горечью размышляя о неблагодарности
Магды, скрывшей богатого друга и новый свой адрес, который, впрочем,
оказалось нетрудно вынюхать. "Как же быть? - воскликнул Кречмар. - Где же
я могу узнать?" Хозяйке стало жаль его. Она не могла решить, удовольствие
или неприятность доставит она Магде тем, что сообщит адрес этому
нарядному, взволнованному синеглазому господину, - но было так грустно
смотреть на него, что она, вздохнув, дала ему нужную справку. "И за мной
раньше охотились, и за мной, - бормотала она, провожая его, - да-да, и за
мной..."
Было около восьми, легкие сумерки оживлялись нежными оранжевыми
огнями, небо было еще совсем голубое, и от него кружилась голова. "Сейчас
будет рай", - подумал Кречмар, летя в таксомоторе по дымчатому асфальту.
На двери была ее визитная карточка. Угрюмая бабища с красными, как
сырое мясо, руками пошла о нем доложить. "Уже кухарку завела, -
восторженно подумал Кречмар. - Вот мы какие". "Пожалуйте", - сказала та,
вернувшись. Он пригладил волосы и вошел. Магда в кимоно лежала на
цветистой кушетке, заломив обнажившиеся руки; на животе у нее покоилась
корешком вверх открытая книга. Комната была донельзя безвкусно обставлена,
и это его растрогало.
"Ну, здравствуй", - сказала Магда, протягивая руку с несвойственной
ей ленивой томностью.
"Ты как будто знала, что я сегодня приду, - прошептал он, сдерживая
смех. - Спроси, как я выюлил твой адрес".
"Я ж тебе написала адрес", - проговорила она, держа его за пальцы.
"Нет, это было уморительно, - продолжал Кречмар, не слушая ее и с
нарастающим чувством наслаждения глядя на эти подвижные губы, которые он
сейчас поцелует. - Это было уморительно... И ты очень гадкая, что выдумала
тетку".
"Зачем ты ходил туда? - произнесла Магда недовольно. - Ведь я же
написала тебе мой адрес. Справа наверху, совершенно отчетливо".
"Наверху? Отчетливо? - удивленно повторил Кречмар. - О чем ты?"
Она хлопнула по книге и слегка привстала.
"Да ведь письмо ты получил?"
"Какое письмо?" - спросил Кречмар и вдруг приложил ладонь ко рту, и
глаза его расширились.
"Я сегодня утром послала тебе письмо, - сказала Магда, глядя на него
с любопытством. - Я так рассчитала, что ты с вечерней почтой получишь его
и сразу придешь".
"Не может быть", - выговорил Кречмар.
"Ах, я могу тебе пересказать. Дорогой, любимый Бруно, гнездышко
свито, и я жду тебя. Только не целуй слишком крепко, а то у твоей девочки
может закружиться голова... Все".
"Магда, - сказал он тихо. - Магда, что ты наделала... Ведь я ушел
раньше. Ведь почта приходит в без четверти восемь. Ведь сейчас ..."
"Опять я виновата, - сказала она. - Не смей на меня сердиться. Я ему
так мило пишу, а он... Прямо обидно".
Она дернула плечами, взяла книгу и повернулась на бок. На левой
странице была картинка: Грета Гарбо, гримирующаяся перед зеркалом.
Кречмар мельком подумал: "Как странно, - случается катастрофа, а
человек замечает какую-то картинку". Часы показывали без двадцати восемь.
Магда лежала, изогнутая и неподвижная, как ящерица.
"Ты же меня погубила... Ты меня", - начал он, но не докончил и
выбежал из комнаты, загремел вниз по лестнице, замахал проезжавшему
таксомотору, вскочил в него и, сидя на краешке, подавшись вперед, глядел
на спину шофера и бормотал: "Что же это такое, господи... я не успею... я
не успею..."
Автомобиль остановился. Он выпрыгнул. Близ палисадника знакомый
почтальон, расставив ноги хером, говорил с толстяком швейцаром. "Мне есть
письма?" - задыхаясь, спросил Кречмар. "Только что отнес к вам наверх", -
ответил почтальон с дружелюбной улыбкой.
Кречмар поднял глаза. Окна его квартиры были нежно освещены. Он
почувствовал, что теряет власть над собой, и, чтобы только не оставаться
на одном месте, вошел в дом, начал подниматься. Одна площадка. Вторая.
Молодая художница, ей нужно устроить выставку. Знаешь, был вор, я хотел
его схватить... Землетрясение, бездна... Она уже прочла, она уже все
знает. Кречмар, не дойдя до своей двери, вдруг повернул и побежал вниз.
Мелькнула кошка, гибко скользнула сквозь решетку.
Через пять минут он опять вошел в ту комнату, в которую недавно
входил с таким счастливым трепетом. Магда лежала на кушетке все в той же
позе застывшей ящерицы. Книга была открыта все на той же странице -
гримирующаяся Грета. Он сел поодаль на стул и принялся трещать суставами
пальцев.
"Перестань", - сказала Магда, не поднимая головы. "Ну что же, письмо
пришло?"
"Ах, Магда..." - тихо произнес он и прочистил горло. Потом снова
прочистил еще громче и сказал петушиным голосом: "Поздно, поздно,
почтальон уже выходил".
Он встал, прошелся раза два по комнате, высморкался и сел снова на то
же место.
"Она читает все мои письма, ты ведь это знаешь..." - проговорил он,
глядя сквозь дрожащий туман на носок своего башмака и легонько топая им по
расплывчатому узору на ковре.
"Ты бы ей запретил".
"Ах, Магда, что ты понимаешь в этом... Так было заведено, так было
всегда... Особенно по вечерам. Были всякие смешные письма... Как ты
могла... Я просто не знаю, что она сделает теперь. Ведь не может быть
такого чуда... Ну, хоть этот раз, хоть этот, - была занята другим,
отложила, забыла... Ты понимаешь, Магда, что это бессмысленно, - чудес не
бывает".
"Ты только не выходи в прихожую, когда она прикатит. Я одна к ней
выйду".
"Кто? Когда?" - спросил он, неясно представив себе почему-то давешнюю
полупьяную женщину.
"Когда? Вероятно, сейчас. У нее ведь теперь есть мой адрес".
Кречмар все не понимал.
"Ах, ты вот о чем, - сказал он наконец. - Вот о чем... Боже мой,
какая же ты глупая, Магда. Поверь, что как раз это никак не может
случиться. Все - но только не это..."
"Тем лучше", - подумала Магда, и ей стало вдруг чрезвычайно весело.
Посылая письмо, она рассчитывала на гораздо меньшее: муж не показывает,
жена злится, топает ногами, старается вырвать... Первая брешь сомнения
была бы пробита, и это облегчило бы Кречмару дальнейший путь. Теперь же
случай помог, все разрешилось одним махом. Она отложила книгу и посмотрела
с улыбкой на его дрожащие губы. С ним происходило неладное, - наступила
чрезвычайно важная минута, - и если не принять должных мер... Магда
вытянулась, хрустнула плечами, почувствовала в своем стройном теле вполне
приятное предвкушение и сказала, глядя в потолок:
"Пойди сюда, Бруно".
Он подошел; сокрушенно мотая головой, сел на край кушетки.
"Обними же меня, - произнесла она жмурясь, - уж так и быть - я тебя
утешу".
Берлин, майское утро, еще очень рано. В плюще егозят воробьи. Толстый
автомобиль, развозящий молоко, шелестит шинами, словно по шелку. В
слуховом окошке на скате черепичной крыши отблеск солнца. Воздух еще не
привык к звонкам и гудкам и принимает, и носит эти звуки как нечто новое,
ломкое, дорогое. В палисадниках цветет сирень; белые бабочки, несмотря на
утренний холодок, летают там и сям, будто в деревенском саду. Все это
окружило Кречмара, когда он вышел из дома, где провел ночь.
Он чувствовал мертвую зыбь во всем теле - и есть хотелось, и вместе с
тем поташнивало, и все было какое-то чужое; неуютное прикосновение белья к
коже, нервное ощущение небритости. Не диво, что был он так опустошен: эта
ночь явилась той, о которой он, в конце концов, только и думал с
маниакальной силою всю жизнь. Разнузданность этой шестнадцатилетней
девочки лишь обострила его счастье - уже по тому, как она сводила лопатки,
мурлыкала, закидывала голову, когда он только еще раздевал ее, щекотал ее
губами, Кречмар понял, что не холодноватая поволока невинности ему нужна,
а вот именно эта резвая природная отзывчивость. Тогда и он сразу, как в
самых своих распущенных снах, сбросил с себя привычное бремя робкой и
неуклюжей сдержанности. В этих снах, посещавших его так давно, ему
постоянно мерещилось, что он выходит из-за скалы на пустынный пляж, и
вдруг навстречу - молоденькая купальщица. У Магды был точь-в-точь
снившийся ему очаровательный очерк, - развязная естественность наготы,
точно она давно привыкла бегать раздетой по взморью его снов. Она была
подвижна и неугомонна - жаркое дыхание, акробатические ласки, после
краткого полуобморока она оживлялась снова, - подпрыгивала на матраце и,
смеясь, перелезала через грядку кровати и ходила по комнате, нарочито
виляя отроческими бедрами, глядясь в зеркало и грызя сухую, оставшуюся с
утра булочку.
Заснула она как-то вдруг - будто замолкла на полуслове, - уже тогда,
когда в комнате электричество стало оранжевым, а окно дымно-синим. Кречмар
направился в ванную каморку, но, добыв из крана только несколько капель
ржавой воды, вздохнул, двумя пальцами вынул из ванны мочалку, посмотрел на
подозрительное розовое мыло, подумал, что прежде всего придется научить
Магду чистоте. Брезгливо одевшись и положив на столике записку, он
полюбовался, как спит Магда, прикрыл ее периной, поцеловал в теплые,
растрепанные, темные волосы и тихо вышел.
И теперь, шагая вдоль пустой улицы и проникаясь жалостью к
прозрачному, невинному утру, он понимал, что начинается расплата, - и
постепенно, тяжелыми волнами, приливали думы о жене, о дочери. Когда он
увидел дом, где прожил с Аннелизой так долго, когда тронулся лифт, в
котором лет девять тому назад поднялись румяная мамка с его ребенком на
руках и очень бледная, очень нежная Аннелиза, когда он остановился перед
дверью, на которой холодно и безгрешно золотилась его фамилия, Кречмар
почти был готов отказаться от повторения этой ночи, - только бы случилось
чудо. Он говорил себе, что, если все-таки Аннелиза письма не прочла,
ночное свое отсутствие он объяснит как-нибудь - даже пожертвует своей
репутацией трезвенника, - напился пьян, буянил, мало ли что бывает...
Однако следовало отпереть вот эту дверь и войти, и увидеть... что увидеть?
Это просто нельзя было представить себе. "Может быть, не войти вовсе,
оставить все так как есть, уехать, зарыться..." Вдруг он вспомнил, как на
войне приходилось покидать прикрытие.
В прихожей он замер, прислушиваясь. Тишина. Обычно в этот утренний
час квартира бывала уже полна звуков - шумела где-то вода, бонна звонко
говорила с Ирмой, в столовой звякала горничная... Тишина. Посмотрев в
угол, он заметил в стойке женин зонтик. Внезапно появилась Фрида -
почему-то без передничка - и сказала с отчаянием в голосе: "Госпожа с
маленькой барышней уехали, еще вечером уехали". "Куда?" - спросил Кречмар,
глядя в угол. Фрида все обьяснила, говоря скоро и крикливо, а потом
разрыдалась и, рыдая, взяла из его рук шляпу и трость. "Вы будете пить
кофе?" - спросила она сквозь слезы. "Да, все равно, кофе..."
В спальне был многозначительный беспорядок. Желтое платье жены лежало
на постели. Один из ящиков комода был выдвинут. Со стола исчезли портреты
покойного тестя и дочери. Завернулся угол ковра.
Он поправил ковер и тихо пошел в кабинет. Там, на бюваре, лежало
несколько распечатанных писем. Какой детский почерк у Магды. Драйеры
приглашают на бал. От Горна - пустые любезности через океан. Счет от
дантиста.
Часа через два явился Макс. Он, видно, неудачно побрился: на толстой
щеке был черный крест пластыря. "Я приехал за ее вещами", - сказал он на
ходу. Кречмар пошел за ним следом и молча смотрел, как он и Фрида
торопливо, словно спеша на поезд, наполняют сундук. "Не забудьте зонтик",
- проговорил Кречмар вяло. Потом в детской повторилось то же самое. В
комнате бонны уже стоял аккуратно запертый чемодан - взяли и его.
"Макс, на два слова", - пробормотал Кречмар и, кашлянув, пошел в
кабинет. Макс последовал за ним и стал у окна. "Это катастрофа", - сказал
Кречмар. Молчание.
"Одно могу вам сообщить, - произнес наконец Макс, глядя в окно, -
Аннелиза едва ли выживет. Вы... Она..." Макс осекся, и черный крест на его
щеке несколько раз подпрыгнул.
"Она все равно что мертвая. Вы ее... вы с ней... Собственно говоря,
вы такой подлец, каких мало".
"Ты очень груб", - сказал Кречмар и попробовал улыбнуться.
"Но ведь это же чудовищно! - вдруг крикнул Макс, впервые с минуты
прихода посмотрев на него. - Где ты подцепил ее? Почему эта паскудница
смеет тебе писать?"
"Но-но, потише", - произнес Кречмар с бессмысленной угрозой.
"Я тебя ударю, честное слово, ударю!" - продолжал еще громче Макс.
"Постыдись Фриды, - пробормотал Кречмар. - Она ведь все слышит. Это
катастрофа."
"Ты мне ответишь?" - И Макс хотел его схватить за лацкан. Кречмар
вяло шлепнул его по руке.
"Не желаю допроса, - сказал он, - все это крайне оскорбительно. Может
быть, это странное недоразумение. Может быть, ничего такого нет..."
"Ты лжешь! - заорал Макс и стукнул об пол стулом. - Ты лжешь! Я
только что у нее был. Продажная девчонка, которую следует отдать в
исправительный дом. Я знал, что ты будешь лгать. Как ты мог, негодяй! Ведь
это даже не разврат, это..."
"Довольно, довольно", - задыхающимся голосом перебил Кречмар.
Проехал грузовик, задрожали стекла окон.
"Эх ты, - сказал Макс с неожиданным спокойствием и грустью. - Кто мог
подумать..."
Он вышел. Фрида всхлипывала в прихожей. Кто-то выносил сундуки. Потом
все стихло.
В полдень Кречмар с одним чемоданом переехал к Магде. Фриду оказалось
нелегко уговорить остаться в пустой квартире. Она наконец согласилась,
когда он предложил, чтобы в бывшую комнату бонны вселился бравый вахмистр,
Фридин жених. На все телефонные звонки она должна отвечать, что Кречмар с
семьей неожиданно отбыл в Италию.
Магда встретила его холодно. Утром ее разбудил бешеный толстяк, искал
Кречмара и дважды назвал ее потаскухой. Кухарка, женщина недюжинных сил,
вытолкала его вон. "Эта квартира, собственно говоря, рассчитана на одного
человека", - сказала она, взглянув на чемодан Кречмара. "Пожалуйста, я
прошу тебя", - взмолился он. "Вообще, нам придется еще о многом
поговорить, я не намерена выслушивать грубости от твоих идиотов
родственников", - продолжала она, расхаживая по комнате в красном шелковом
халатике, дымя папиросой. Темные волосы налезали на лоб, это придавало ей
нечто цыганское.
После обеда она поехала покупать граммофон - почему граммофон, почему
именно в этот день? Разбитый, с сильной головной болью, Кречмар остался
лежать на кушетке в безобразной гостиной и думал: "Вот случилось что-то
неслыханное, а я в конце концов довольно спокоен. У Аннелизы обморок
длился двадцать минут, и потом она кричала - вероятно, это было невыносимо
слушать, - а я спокоен... Развестись я с ней не могу, потому что она
все-таки моя жена, и нет у меня никакого внутреннего права на развод, - я
Аннелизу люблю, я, конечно. застрелюсь, если она умрет из-за меня.
Интересно, как объяснили Ирме переезд на квартиру Макса, спешку,
бестолочь. Как противно Фрида говорила об этом: "И она кричала, и она
кричала", - с ужасным ударением на "и". Странно, Аннелиза никогда в жизни
не повышала голоса".
На следующий день, пользуясь отсутствием Магды, которая отправилась
накупить пластинок, Кречмар составил жене длинное письмо, в котором
совершенно искренне, но слишком красноречиво объяснял, что любит ее как
прежде - несмотря на увлечение, "разом испепелившее наше семейное
счастье". Он плакал, и прислушивался, не идет ли Магда, и продолжал
писать, плача и шепча. Он просил прощения у жены, просил беречь дочь, не
давать ей возненавидеть недостойного, но несчастного отца, - однако из
письма не было видно, готов ли он от увлечения отказаться, коли жена
простит. Ответа он не получил.
Тогда он понял, что, если не хочет мучиться, должен оподлиться
безусловно, безоговорочно и вымарать образ семьи из памяти, и всецело
отдаться чудовищной, безобразной, почти болезненной страсти, которую
возбуждала в нем веселая красота Магды. Она же была всегда готова
разделить с ним любовную падучую, сколько угодно, в любое время дня и
ночи, это только освежало ее, она была резва, беспечна, - благо врач еще в
прошлом году объяснил ей, что забеременеть она неспособна. Кречмар научил
ее каждое утро принимать ванну с мылом, вместо того,чтобы только мыть шею
и руки, как она делала раньше. Ногти у нее были теперь всегда чистые, и не
только на руках, но и на ногах отливали земляничным лаком. Она сбрила
темно-русые волоски под мышками и больно порезалась жиллетным клинком. Вид
крови в ней вызывал тошноту и головокружение. Кречмар бросился в аптеку,
принес желтой ваты, йоду, еще чего-то.
Он открывал в ней все новые очарования, а то, что в другой показалось
бы ему вульгарным лукавством или грубым бесстыдством, в Магде - только
трогало и смешило его. Еще полудетское очарование ее тела и откровенное
сластолюбие, - медленное погасание этих продолговатых глаз, словно
постепенно темнеющие слои света в театральном зале, доводили его до такого
безумия, что он вконец утратил всякое телесное приличие - ту сдержанность,
которой отличались его классические объятия со стыдливой женой.
Он почти не выходил из дому, боясь встретить знакомых, и отпускал от
себя Магду скрепя сердце, и то лишь утром - на охоту за чулками и шелковым
бельем. Его удивляло в ней отсутствие любознательности - она ничего не
спрашивала из его прежней жизни, принадлежа к числу людей, которые
представляют себе ближнего по известной схеме и схеме этой доверяют
вполне. Он старался, иногда, занять ее своим прошлым, говорил о детстве, о
матери, которую помнил лишь смутно, и об отце, крутом сангвинике, любившем
своих лошадей, своих собак, дубы и пшеницу своего поместья и умершем
внезапно - и отчего? - от сочного, тряского смеха, которым разразился в
бильярдной, где гость-краснобай, шмякая кулаком в ладонь, выкрякивал
сальный анекдот.
"Какой? Расскажи", - попросила Магда облизнувшись, но он не знал
какой.
Он говорил далее о ранней страсти к живописи, о работах своих, о
ценных находках, о том, как чистят картину - чесноком и толченой смолой, -
как старый лак превращается в пыль, как под фланелевой тряпкой, смоченной
скипидаром, исчезает грубая, черная тень, и вот расцветает баснословная
красота - голубые холмы, излучистая восковая тропинка, маленькие
пилигримы...
Магду занимало главным образом, сколько стоит такая картина.
Когда же он говорил о войне, о том, как он мучился в окопах, она
удивлялась, почему он, ежели богат, не устроился в тылу. "Какая ты
смешная! - восклицал Кречмар, целуя ее в шею. - Господи, какая ты
смешная!.."
Магде бывало скучно по вечерам - ее влекли кинематографы, нарядные
кабаки, негритянская музыка. "Все будет, все будет, - говорил он. - Ты
только потерпи, дай мне отдышаться, сообразить, обвыкнуть. У меня всякие
планы... Мы еще махнем куда-нибудь, вот ты увидишь..."
Он оглядывал гостиную, и его поражало, что он, не терпевший безвкусия
в вещах, полюбил это нагромождение ужасов, эти модные мелочи обстановки,
которыми без разбора пленялась Магда. На все падал отсвет его страсти и
все оживлял.
"Мы очень мило устроились, правда, Магда?"
Она снисходительно соглашалась. Она знала, что все это только
временно. Воспоминание о богатой квартире Кречмара было неотразимо, но,
конечно, не следовало спешить.
Как-то, в начале июня, Магда пешком шла от модистки и уже
приближалась к дому, когда кто-то сзади схватил ее за руку, повыше локтя.
Она обернулась. Это был ее брат Отто. Он неприятно ухмылялся. Поодаль,
тоже ухмыляясь, но сдержаннее, стояли двое его товарищей.
"Здравствуй, дитя, - сказал он. - Нехорошо забывать родных".
"Оставь мой локоть", - тихо произнесла Магда, опустив ресницы.
Отто подбоченился. "Как ты мило одета, - проговорил он, оглядывая ее
с головы до ног, - прямо, можно сказать, дамочка".
Магда повернулась и пошла. Но он опять схватил ее и сделал ей больно.
"Ау-уа" - тихо вскрикнула она, как бывало в детстве.
"Ну-ка ты, - сказал Отто. - Я уже третий день наблюдаю за тобой.
Знаю, как ты живешь. Однако мы лучше отойдем..."
"Пусти, пусти", - прошептала Магда, стараясь отлепить его пальцы.
Кое-кто из прохожих остановился и смотрел, мечтая о скандале. Дом был
совсем близко. Кречмар мог случайно выглянуть в окно. Это было бы плохо.
Она тронулась, поддаваясь его нажиму. Отто повел ее за угол. Подошли,
осклабясь и болтая руками, остальные двое, - Каспар и Курт. "Что тебе
нужно от меня?" - спросила Магда, с ненавистью глядя на мятый картуз
брата, на папиросу за ухом, на голую бычью шею. Он мотнул головой. "Пойдем
вот туда - в кабак".
"Отвяжись!" - крикнула она. Те двое подступили совсем близко и, урча,
затеснили ее. Ей сделалось страшно.
Они вчетвером вошли в темный трактир. У стойки несколько людей хрипло
и громко о чем-то рассуждали. "Сядем сюда, в угол", - сказал Отто.
Сели. Магда живо вспомнила, как она с братом и вот с этими загорелыми
молодцами ездила за город купаться. Они учили ее плавать и цапали за голые
ляжки. У одного из них, у Каспара, была на кисти и на груди бюрюзовая
татуировка. Валялись на берегу, осыпая друг друга жирным бархатным песком,
они хлопали ее по мокрому купальному костюму, как только она ложилась
ничком. Все это было так чудесно, так весело. Особенно когда мускулистый,
светловолосый Каспар выбегал на берег, тряся руками, будто с холоду, и
приговаривая:"Вода мокрая, мокрая". Плавая, держа рот под поверхностью, он
умел издавать громкие тюленьи звуки. Выйдя из воды, он прежде всего
зачесывал волосы назад и осторожно надевал картуз. Помнится, играли в мяч,
а потом она легла, и они ее облепили песком, оставив только лицо открытым
и камушками выложив крест.
"Вот что, - сказал Отто, когда появились на столе четыре кружки
светлого пива. - Ты не должна стыдиться своей семьи только потому, что у
тебя есть богатый друг. Напротив, ты должна о семье заботиться". Он отпил
пива, отпили и его товарищи. Они оба глядели на Магду насмешливо и
недружелюбно.
"Ты все это говоришь наобум, - с достоинством произнесла Магда. -
Дело обстоит иначе, чем ты думаешь. Мы жених и невеста, вот что".
Все трое разразились хохотом. Магда почувствовала к ним такую
неприязнь, что отвела глаза и стала щелкать затвором сумки. Отто взял
сумку из ее руки, открыл, нашел там только пудреницу, ключи и три марки с
полтиной. Деньги он вынул, заметив, что они пойдут на уплату за пиво.
После чего он с поклоном положил сумку перед ней на стол.
Заказали еще пива. Магда тоже глотнула, через силу - она пива не
терпела, - но иначе они бы и это выпили. "Мне можно теперь идти?" -
спросила она, приглаживая акрошкеры.
"Как? Разве не приятно посидеть в кабачке с братом и друзьями? -
удивился Отто. - Ты, Магда, очень изменилась. Но главное - мы еще не
поговорили о нашем деле..."
"Ты меня обокрал, и теперь я ухожу".
Опять все заурчали, как давеча на улице, и опять ей стало страшно.
"О краже не может быть и речи, - злобно сказал Отто. - Это деньги не
твои, а деньги, высосанные так или иначе из нашего брата. Ты эти фокусы
оставь - насчет кражи. Ты..." Он сдержал себя и заговорил тише. "Вот что,
Магда. Изволь сегодня же взять у твоего друга немного денег, для меня, для
семьи. Марок пятьдесят. Поняла?"
"А если я этого не сделаю?" - спросила Магда.
"Тогда будет месть, - ответил Отто спокойно, - О, мы все знаем про
тебя... Невеста - скажите пожалуйста!"
Магда вдруг улыбнулась и прошептала, опустив ресницы:
"Хорошо, достану. Теперь все? Я могу идти?"
"Да постой же, постой, куда ты так торопишься? И вообще, знаешь, надо
видаться, мы поедем как-нибудь за город, правда? - обратился он к друзьям.
- Ведь бывало так славно. Не зазнавайся, Магда".
Но она уже встала - допивала стоя свое пиво.
"Завтра в полдень на том же углу, - сказал Отто, - а потом завалимся
на весь день в Ванзей. Ладно?"
"Ладно", - сказала Магда с улыбкой и, кивнув, вышла.
Она вернулась домой, и, когда Кречмар, отложив газету, подошел к ней,
Магда зашаталась и склонилась, притворяясь, что лишается чувств. Вышло
очень удачно. Он испугался, уложил ее на кушетку, принес коньяку. "Что
случилось, что случилось?" - спрашивал он, гладя ее по волосам. "Ты меня
теперь бросишь", - простонала Магда. Он переглотнул и вообразил самое
страшное: измену. "Что ж? Застрелю", - сказал он про себя и уже спокойно
повторил: "Что случилось, Магда?" "Я обманула тебя", - сказала она и
замолкла. "Смерть", - подумал Кречмар. "Ужасный обман, Бруно, - продолжала
она. - Мой отец - вовсе не художник, а бывший слесарь, теперь швейцар,
мать моет лестницу, брат - простой рабочий. У меня было тяжелое, тяжелое
детство, меня колотили, меня терзали..."
Кречмар почувствовал невероятное - нежное и сладкое - облегчение, а
затем - жалость.
"Нет, не целуй меня, Бруно. Ты должен все знать. Я бежала из дому. Я
служила сперва натурщицей. Меня эксплуатировала одна страшная старуха.
Затем у меня была несчастная любовь - он был женат, как вот ты, и жена не
дала ему развода, и тогда я его бросила, хотя безумно любила. Затем меня
преследовал старик банкир, предлагал мне все свое состояние, и тогда пошли
грязные сплетни, но, конечно, - вранье, он ничего не добился. Он умер от
разрыва сердца. Я начала служить в "Аргусе". Ты понимаешь, - он обещал
меня сделать звездой экрана, а я выбрала честный путь..."
"Счастье мое, счастье", - бормотал Кречмар.
"Неужели ты не презираешь меня? - спросила она, стараясь улыбнуться
сквозь слезы, что было очень трудно, ибо слез-то не было. - Это хорошо,
что ты меня не презираешь. Но теперь слушай самое страшное: брат меня
выследил, он требует у меня денег, будет теперь нас шантажировать... Ты
понимаешь, когда я увидела его и подумала: мой бедный, доверчивый заяц не
знает, какая у меня семья, - тогда, знаешь, тогда мне стало стыдно уже от
другого - от того, что я тебе не сказала всей правды, - так стыдно,
Бруно..."
Он обнял ее, нежно защекотал, она стала тихо смеяться (как просто
удалось оставить брата в дураках).
"Знаешь, - сказал Кречмар, - я теперь боюсь тебя выпускать одну. Как
же быть? Ведь не обратиться же в полицию?"
"Нет, только не это", - необыкновенно решительно воскликнула Магда.
Она почему-то боялась полиции и полицейских.
Утром она вышла в сопровождении Кречмара - надо было накупить легких
летних вещей, а также мазей против солнечных ожогов: Сольфи, адриатический
курорт, намеченный Кречмаром, славился своим сияющим пляжем. Садясь в
таксомотор, она заметила брата, стоящего на другой стороне улицы, но
Кречмару не показала его.
Появляться с Магдой на улице, переходить с ней из магазина в магазин
было для Кречмара сопряжено с неотступной тревогой: он боялся встретить
знакомых, он еще не мог привыкнуть к своему положению. Когда они вернулись
домой, слежки уже не было; Магда поняла, что брат смертельно обиделся и
теперь примет свои меры. Так оно и случилось. Дня за два до отъезда
Кречмар сидел и писал деловое письмо, Магда в соседней комнате уже
укладывала вещи в новый сундук; он слышал шуршание бумаги и песенку,
которую она, с закрытым ртом, без слов, не переставала тихо напевать. "Как
все это странно, - думал Кречмар. - Если гадалка предсказала бы мне под
Новый год, что через несколько месяцев моя жизнь так круто изменится..."
Магда что-то уронила в соседней комнате, песенка оборвалась, потом опять
возобновилась. " Ведь пять месяцев назад я был примерным мужем, и Магды
просто не существовало в природе вещей. Как это случилось быстро. Другие
люди совмещают семейное счастье с легкими удовольствиями, а у меня
почему-то все сразу спуталось, и даже теперь я не могу сообразить, когда
допущена была первая неосторожность; и вот сейчас я сижу и как будто
рассуждаю здраво и ясно, и на самом деле все продолжается этот полет
кувырком неизвестно куда..."
Он вздохнул и принялся за письмо. Вдруг - звонок. Из разных дверей
выбежали одновременно в прихожую Кречмар, Магда и кухарка. "Бруно, -
сказала Магда шепотом, - будь осторожен, я уверена, что это Отто". "Иди к
себе, - ответил Кречмар. - Я уж с ним справлюсь".
Он открыл дверь. На пороге стоял юноша с грубоватым неумным лицом - и
все же очень похожий на Магду. На нем был довольно приличный синий костюм
воскресного вида, конец лилового галстука уходил, суживаясь, под рубашку.
"Кого вам нужно?" - спросил Кречмар.
Отто кашлянул и развязно проговорил: "Мне нужно с вами потолковать о
моей сестре, я - Магдин брат".
"Да почему именно со мной?"
"Вы ведь господин...? - вопросительно начал Отто, - господин...?"
"Шиффермюллер", - подсказал Кречмар с облегчением.
"Ну так вот, господин Шиффермюллер, я вас видел с моей сестрой и
подумал, что вам будет любопытно, если я... если мы..."
"Очень любопытно, - только что же вы стоите в дверях? Входите".
Тот вошел и опять кашлянул.
"Я вот что, господин Шиффермюллер. У меня сестричка молодая и
неопытная. Моя мать, господин Шиффермюллер, ночей не спит с тех пор, как
наша Магда ушла из дому. Да, господин Шиффермюллер, ведь ей пятнадцать лет
- вы не верьте, если она говорит, что больше. Ведь помилуйте, очень
нехорошо выходит, господин Шиффермюллер. Что же это такое, сударь, в самом
деле, мы - честные, отец - старый солдат, я не знаю, как это можно
исправить..."
Отто все больше взвинчивал себя и начинал верить в то, что говорит.
"Не знаю, как быть, - продолжал он возбужденно. - Это не дело,
господин Шиффермюллер. Представьте себе, что у вас есть любимая невинная
сестра, которую купил и развратил..."
"Послушайте, мой друг, - перебил Кречмар. - Тут какое-то
недоразумение. Моя невеста мне рассказывала, что ее семья была только рада
от нее отделаться".
"Ах, сударь, - проговорил Отто, щурясь и качая головой. - Неужто вы
хотите меня уверить, что вы на ней женитесь. Ведь где же гарантия, ведь
когда на честной девушке женятся, то перво-наперво идут посоветоваться к
родителям ее или там к брату, - побольше внимания, поменьше гордости,
сударь".
Кречмар с некоторой опаской смотрел на Отто и думал про себя, что в
конце концов тот говорит резон и столько же имеет права печься о Магде,
как Макс об Аннелизе; вместе с тем он чувствовал, что Отто лжив и груб,
что горячность его неискренна.
"Стоп, стоп, - решительно прервал Кречмар. - Я все это отлично
понимаю,но, право же, говорить нам не о чем, все это вас не касается.
Уходите, пожалуйста".
"Ах, вот как,- сказал Отто, насупившись.- Вот как. Ну, хорошо".
Он помолчал, теребя шляпу и глядя в пол. Пораздумав, он начал с
другого конца.
"Вы, может быть, дорого за это заплатите, сударь. Я сестру, может
быть, хорошо знаю - всю поднаготную. Это я из братских побуждений называл
ее невинной. Но, господин Шиффермюллер, вы слишком доверчивы, - очень даже
странно и смешно, что вы ее зовете невестой. Я уж так и быть вам кое-что о
ней порасскажу".
"Не стоит, - сильно покраснев, ответил Кречмар. - Она сама мне все
сказала. Несчастная девочка, которую семья не могла уберечь. Пожалуйста,
уходите", - и Кречмар приоткрыл дверь.
"Вы пожалеете", - неловко проговорил Отто.
"Уходите", - повторил Кречмар.
Тот очень медленно двинулся с места. Кречмар с пустоватой
сентиментальностью, свойственной иным зажиточным людям, вдруг представил
себе, как, должно быть, бедно и грубо существование этого юноши. Прежде
чем закрыть дверь, он быстро вынул бумажник, послюнил большой палец и
сунул в руку Отто десять марок.
Дверь захлопнулась. Отто посмотрел на ассигнацию, постоял, потом
позвонил.
"Как, вы опять!" - воскликнул Кречмар.
Отто протянул руку с билетом. " Я не желаю подачек, - пробормотал он
злобно. - Отдайте эти деньги безработному, коли вы не нуждаетесь в них".
"Да что вы, мой друг, берите", - сказал Кречмар смущенно.
Отто двинул плечами. "Я не принимаю подачек от бар. У меня есть своя
гордость. Я ... "
"Но я просто думал..." - начал Кречмар.
Отто поговорил еще немного, потоптался, хмуро положил деньги в карман
и ушел. Социальная потребность была удовлетворена, теперь можно было идти
удовлетворить потребности человеческие.
"Маловато, - подумал он, - да уж ладно".
С той минуты как Аннелиза прочла Магдино письмо, ей все казалось, что
длится какой-то несуразный сон, или что она сошла с ума, или что муж умер,
а ей лгут, что он изменил. Ей помнилось, что она поцеловала его в лоб
перед уходом - в тот далекий уже вечер, - поцеловала в лоб, а потом он
сказал: "Нужно будет все-таки завтра об этом спросить доктора. А то она
все чешется". Это были его последние слова - о легкой сыпи, появившейся у
дочки на руках и на шее, - и после этого он исчез, а через несколько дней
сыпь от цинковой мази прошла, - но не было на свете такой мази, от которой
стерлось бы воспоминание: его большой теплый лоб, размашистое движение к
двери, поворот головы, "нужно будет все-таки завтра..."
Она так первые дни плакала, что прямо удивлялась, как это слезные
железы не сякнут, - и знают ли физиологи, что человек может из своих глаз
выпустить столько соленой воды? Тотчас приходило на память, как она с
мужем купала трехлетнюю Ирму в ванночке с морской водой на террасе в
Аббации, - и вдруг оказывалось, что слез осталось еще сколько угодно -
можно наплакать как раз такую ванночку и выкупать ребенка, и потом
щелкнуть фотографическим аппаратом, чтобы получился снимок, вот этот
снимок в альбоме, посвященном младенчеству Ирмы: терраса, ванночка,
блестящий толстый ребеночек и тень мужа - ибо солнце было сзади него,
когда он снимал, - длинная тень с расставленными локтями, протянувшаяся по
гравию.
Иногда, в минуты сравнительного покоя, она говорила себе: ну хорошо,
меня бросил, но Ирму - как он о ней не подумал? И Аннелиза начинала
донимать брата, правильно ли они сделали, что послали Ирму с бонной в
Мисдрой, и Макс отвечал, что правильно, и уговаривал ее тоже поехать туда,
но она и слышать не хотела. Несмотря на унижение, на гибель, на чувство
ужаса и непоправимости, Аннелиза, едва это осознавая, ждала изо дня на
день, что откроется дверь и бледный, всхлипывающий, с протянутыми руками
войдет муж.
Большую часть дня она проводила в каком-нибудь случайном кресле -
иногда даже в прихожей - в любом месте, где ее настигнул туман
задумчивости, - и тупо вспоминала ту или иную подробность супружеской
жизни, и вот уже ей казалось, что муж изменял ей с самого начала, в
течение всех этих девяти лет.
Макс старался занять Аннелизу как умел, приносил ей журналы и новые
книги, вспоминал с нею детство, покойных родителей, старшего брата,
убитого на войне. Однажды, в жаркий летний день, он повез ее в Тиргартен,
там они вышли и долго бродили и с полчаса смотрели на обезьянку, которая,
улизнув от гулявшего с ней господина, забралась в самую гущу высокого
вяза, откуда хозяин тщетно старался сманить ее вниз, то тихим свистом, то
сверканием зеркальца, то желтизной большого банана. "Он не достанет ее,
это безнадежно, она никогда не придет", - сказала наконец Аннелиза и вдруг
заплакала. Они пешком возвращались домой, и было так жарко, что Макс снял
пиджак, несмотря на то, что был в подтяжках. "Это нехорошо, - сказала со
вздохом Аннелиза. - Нужен пояс". "Но он не держит, - возразил Макс. - У
меня живот как-то неправильно вырос". В это мгновение сестра сильно сжала
ему руку. Она смотрела в сторону, на проезжавший таксомотор. Таксомотор
затрубил, выпустил вправо красный язык и скрылся за угол.
В своем черном купальном трико, до раскосости коротком на ляжках и
уходившем вглубь чуть выпуклым мыском, когда она, как сейчас, сдвинув
вытянутые ноги, лежала навзничь, - в черном трико с белым резиновым
пояском и клинообразными вырезами на боках, до самой талии, - Магда
подозрительной стройностью и соразмерностью членов отличалась от двух
девочек-подростков, дочек красного англичанина в полотняной шляпе, которые
валялись поодаль. Кречмар, облокотясь на песок, не отрываясь, смотрел на
нее, на ее руки и ноги, уже сплошь покрытые гладким солнечным лаком, на
румяно-золотое лицо с облупившимся носом и только что накрашенным ртом.
Откинутые со лба волосы отливали каштановым блеском, раковина маленького
уха мерцала песчинками, в темноте трико сквозили еще более темные сосцы -
и весь ее туго сидящий костюм с обманчивыми перехватцами и просветами, с
тонкими бридочками на лоснящихся плечах, держался, как говорится, на
честном слове, перережешь вот тут или тут, и все разойдется.
Кречмар высыпал из ладони горсть легкого песка на ее втянутый живот.
Магда открыла глаза, замигала от солнца, улыбнулась, косясь на любовника,
и зажмурилась снова.
Погодя она приподнялась и замерла в сидячем положении, обхватив
колени. Теперь он видел ее голую спину, перелив позвонков, блеск
приставших песчинок. "Постой, я смахну", - сказал он. Кожа у нее была
горячая, шелковая. "Боже, - проговорила Магда. - Какое голубое море!"
Оно было действительно очень голубое. Когда поднималась волна, то на
ее блестящей крутизне кобальтовыми тенями отражались силуэты купальщиков.
Мужчина в оранжевом халате стоял у самой воды и протирал очки. Откуда ни
возьмись прилетел большой, разноцветный, как арлекин, мяч, прыгнул с
легким звоном, и Магда, мгновенно вытянувшись, поймала его и встала и
бросила его кому-то. Теперь Кречмар видел ее, окруженную солнечной
пестротой пляжа, которая, однако, была сейчас для него мутна, настолько
пристально он сосредоточил взгляд на Магде. Легкая, ловкая, с темной
прядью вдоль уха, с вытянутой после броска рукою в сверкающей браслетке,
Магда виделась ему как некая восхитительная заставка, возглавляющая всю
его жизнь.
Она близилась, он лежал ничком и наблюдал, как передвигаются ее
маленькие ступни. Магда нагнулась над ним, и весело крякнув, игривым
берлинским жестом хватила его по хорошо набитым трусикам.
"Пойдем в воду!" - крикнула она и побежала вперед, ступая на пальцы и
слегка припадая на одну ногу, - и потом, раскинув руки, уже меся воду,
замедленным шагом пошла все дальше, дальше, и вот уже начала подливать к
коленям кудрявая пена. Она опустилась в воде на четвереньки, попробовала
плыть, но захлебнулась и быстро встала, со смехом избегая Кречмара. Ее
черный костюм блестел, прилип к телу, посредине живота образовалась лунка.
"Ах-ах", - дышала она, улыбаясь, плюясь и отводя мокрые волосы с глаз.
Вдруг, ладонью проехав по поверхности, она окатила Кречмара, и он ответил
тем же, и так они долго друг в друга шарахали ослепительной водой и громко
кричали, и пожилая англичанка под зонтиком лениво сказала, обратившись к
мужу: "Look at that Cerman romping about with his daughter. Now don`t be
lazy, take the kids out for a good swim..."
"Взгляни вон на того немца, что возится с дочерью. Не ленись, пойди
поплавай с детьми" (англ.).
|