Содержание:
Глядя въ землю, я лeвой рукой пожалъ его правую руку, одновременно
поднялъ его упавшую палку и сeлъ рядомъ съ нимъ на скамью.
"Ты опоздалъ", -- сказалъ я, не глядя на него.
Онъ засмeялся. Все еще не глядя, я разстегнулъ пальто, снялъ шляпу,
провелъ ладонью по головe, -- мнe почему-то стало жарко.
"Я васъ сразу узналъ", -- сказалъ онъ льстивымъ, глупо-заговорщичьимъ
тономъ.
Теперь я смотрeлъ на палку, оказавшуюся у меня въ рукахъ: это была
толстая, загорeвшая палка, липовая, съ глазкомъ въ одномъ мeстe и со
тщательно выжженнымъ именемъ владeльца -- Феликсъ такой-то, -- а подъ этимъ
-- годъ и названiе деревни. Я отложилъ ее, подумавъ мелькомъ, что онъ,
мошенникъ, пришелъ пeшкомъ.
Рeшившись наконецъ, я повернулся къ нему. Но посмотрeлъ на его лицо
несразу; я началъ съ ногъ, какъ бываетъ въ кинематографe, когда форситъ
операторъ. Сперва: пыльные башмачища, толстые носки, плохо подтянутые;
затeмъ -- лоснящiеся синiе штаны (тогда были плисовые, -- вeроятно сгнили) и
рука, держащая {69} сухой хлeбецъ. Затeмъ -- синiй пиджакъ и подъ нимъ
вязаный жилетъ дикаго цвeта. Еще выше -- знакомый воротничекъ, теперь
сравнительно чистый. Тутъ я остановился. Оставить его безъ головы, или
продолжать его строить? Прикрывшись рукой, я сквозь пальцы посмотрeлъ на его
лицо.
На мгновенiе мнe подумалось, что все прежнее было обманомъ,
галлюцинацiей, что никакой онъ не двойникъ мой, этотъ дурень, поднявшiй
брови, выжидательно осклабившiйся, еще несовсeмъ знавшiй, какое выраженiе
принять, -- отсюда: на всякiй случай поднятыя брови. На мгновенiе, говорю я,
онъ мнe показался такъ же на меня похожимъ, какъ былъ бы похожъ первый
встрeчный. Но вернулись успокоившiеся воробьи, одинъ запрыгалъ совсeмъ
близко, и это отвлекло его вниманiе, черты его встали по своимъ мeстамъ, и я
вновь увидeлъ чудо, явившееся мнe пять мeсяцевъ тому назадъ.
Онъ кинулъ воробьямъ горсть крошекъ. Одинъ изъ нихъ суетливо клюнулъ,
крошка подскочила, ее схватилъ другой и улетeлъ. Феликсъ опять повернулся ко
мнe съ выраженiемъ ожиданiя и готовности.
"Вонъ тому не попало", -- сказалъ я, указавъ пальцемъ на воробья,
который стоялъ въ сторонe, безпомощно хлопая клювомъ.
"Молодъ, -- замeтилъ Феликсъ. -- Видите, еще хвоста почти нeтъ. Люблю
птичекъ", -- добавилъ онъ съ приторной ужимкой.
"Ты на войнe побывалъ?", -- спросилъ я и нeсколько разъ сряду
прочистилъ горло, -- голосъ былъ хриплый.
"Да, -- отвeтилъ онъ, -- а что?" {70}
"Такъ, ничего. Здорово боялся, что убьютъ, -- правда?"
Онъ подмигнулъ и проговорилъ загадочно:
"У всякой мыши -- свой домъ, но не всякая мышь выходитъ оттуда".
Я уже успeлъ замeтить, что онъ любитъ пошлыя прибаутки въ рифму; не
стоило ломать себe голову надъ тeмъ, какую собственно мысль онъ желалъ
выразить.
"Все. Больше нeту, -- обратился онъ вскользь къ воробьямъ. -- Бeлокъ
тоже люблю" (опять подмигнулъ). "Хорошо, когда въ лeсу много бeлокъ. Я люблю
ихъ за то, что онe противъ помeщиковъ. Вотъ кроты -- тоже".
"А воробьи? -- спросилъ я ласково. -- Они какъ -- противъ?"
"Воробей среди птицъ нищiй, -- самый что ни на есть нищiй. Нищiй", --
повторилъ онъ еще разъ. Онъ видимо считалъ себя необыкновенно
разсудительнымъ и смeтливымъ парнемъ. Впрочемъ, онъ былъ не просто дуракъ, а
дуракъ-меланхоликъ. Улыбка у него выходила скучная, -- противно было
смотрeть. И все же я смотрeлъ съ жадностью. Меня весьма занимало, какъ наше
диковинное сходство нарушалось его случайными ужимками. Доживи онъ до
старости, -- подумалъ я, -- сходство совсeмъ пропадетъ, а сейчасъ оно въ
полномъ расцвeтe.
Германъ (игриво): "Ты, я вижу, философъ".
Онъ какъ будто слегка обидeлся. "Философiя -- выдумка богачей, --
возразилъ онъ съ глубокимъ убeжденiемъ. -- И вообще, все это пустыя выдумки:
религiя, поэзiя... Ахъ, дeвушка, какъ я страдаю, ахъ, {71} мое бeдное
сердце... Я въ любовь не вeрю. Вотъ дружба -- другое дeло. Дружба и музыка".
"Знаете что, -- вдругъ обратился онъ ко мнe съ нeкоторымъ жаромъ, -- я
бы хотeлъ имeть друга, -- вeрнаго друга, который всегда былъ бы готовъ
подeлиться со мной кускомъ хлeба, а по завeщанiю оставилъ бы мнe немного
земли, домишко. Да, я хотeлъ бы настоящаго друга, -- я служилъ бы у него въ
садовникахъ, а потомъ его садъ сталъ бы моимъ, и я бы всегда поминалъ
покойника со слезами благодарности. А еще -- мы бы съ нимъ играли на
скрипкахъ, или тамъ онъ на дудкe, я на мандолинe. А женщины... Ну скажите,
развe есть жена, которая бы не измeняла мужу?"
"Очень все это правильно. Очень правильно. Съ тобой прiятно говорить.
Ты въ школe учился?"
"Недолго. Чему въ школe научишься? Ничему. Если человeкъ умный, на что
ему ученiе? Главное -- природа. А политика, напримeръ, меня не интересуетъ.
И вообще мiръ это, знаете, дерьмо".
"Заключенiе безукоризненно правильное, -- сказалъ я. -- Да,
безукоризненно. Прямо удивляюсь. Вотъ что, умникъ, отдай-ка мнe моментально
мой карандашъ!"
Этимъ я его здорово осадилъ и привелъ въ нужное мнe настроенiе.
"Вы забыли на травe, -- пробормоталъ онъ растерянно. -- Я не зналъ,
увижу ли васъ опять..."
"Укралъ и продалъ!" -- крикнулъ я, -- даже притопнулъ.
Отвeтъ его былъ замeчателенъ: сперва мотнулъ головой, что значило "Не
кралъ", и тотчасъ кивнулъ, {72} что значило "Продалъ". Въ немъ, мнe кажется,
былъ собранъ весь букетъ человeческой глупости.
"Чортъ съ тобою, -- сказалъ я, -- въ другой разъ будь осмотрительнeе.
Ужъ ладно. Бери папиросу".
Онъ размякъ, просiялъ, видя, что я не сержусь; принялся благодарить:
"Спасибо, спасибо... Дeйствительно, какъ мы съ вами похожи, какъ похожи...
Можно подумать, что мой отецъ согрeшилъ съ вашей матушкой!" --
Подобострастно засмeялся, чрезвычайно довольный своею шуткой.
"Къ дeлу, -- сказалъ я, притворившись вдругъ очень серьезнымъ. -- Я
пригласилъ тебя сюда не для однихъ отвлеченныхъ разговорчиковъ, какъ бы они
ни были прiятны. Я тебe писалъ о помощи, которую собираюсь тебe оказать, о
работe, которую нашелъ для тебя. Прежде всего, однако, хочу тебe задать
вопросъ. Отвeть мнe на него точно и правдиво. Кто я таковъ по твоему
мнeнiю?"
Феликсъ осмотрeлъ меня, отвернулся, пожалъ плечомъ.
"Я тебe не загадку задаю, -- продолжалъ я терпeливо. -- Я отлично
понимаю, что ты не можешь знать, кто я въ дeйствительности. Отстранимъ на
всякiй случай возможность, о которой ты такъ остроумно упомянулъ. Кровь,
Феликсъ, у насъ разная, -- разная, голубчикъ, разная. Я родился въ тысячe
верстахъ отъ твоей колыбели, и честь моихъ родителей, какъ -- надeюсь -- и
твоихъ, безупречна. Ты единственный сынъ, я -- тоже. Такъ что ни ко мнe, ни
къ тебe никакъ не можетъ явиться этакiй таинственный братъ, котораго, молъ,
ребенкомъ украли цыгане. Насъ не {73} связываютъ никакiя узы, у меня по
отношенiю къ тебe нeтъ никакихъ обязательствъ, -- заруби это себe на носу,
-- никакихъ обязательствъ, -- все, что собираюсь сдeлать для тебя, сдeлаю по
доброй волe. Запомни все это, пожалуйста. Теперь я тебя снова спрашиваю, кто
я таковъ по твоему мнeнiю, чeмъ я представляюсь тебe, -- вeдь какое-нибудь
мнeнiе ты обо мнe составилъ, -- неправда-ли? "
"Вы, можетъ быть, артистъ", -- сказалъ Феликсъ неувeренно.
"Если я правильно понялъ тебя, дружокъ, ты значитъ, при первомъ нашемъ
свиданiи, такъ примeрно подумалъ: Э, да онъ, вeроятно, играетъ въ театрe,
человeкъ съ норовомъ, чудакъ и франтъ, можетъ быть знаменитость. Такъ,
значитъ?"
Феликсъ уставился на свой башмакъ, которымъ трамбовалъ гравiй, и лицо
его приняло нeсколько напряженное выраженiе.
"Я ничего не подумалъ, -- проговорилъ онъ кисло. -- Просто вижу:
господинъ интересуется, ну и такъ далeе. А хорошо платятъ вамъ-то,
артистамъ?"
Примeчаньице: мысль, которую онъ подалъ мнe, показалась мнe гибкой, --
я рeшилъ ее испытать. Она любопытнeйшей излучиной соприкасалась съ главнымъ
моимъ планомъ.
"Ты угадалъ, -- воскликнулъ я, -- ты угадалъ. Да, я актеръ. Точнeе --
фильмовый актеръ. Да, это вeрно. Ты хорошо, ты великолeпно это сказалъ. Ну,
дальше. Что еще можешь сказать обо мнe?"
Тутъ я замeтилъ, что онъ какъ то прiунылъ. Моя профессiя точно его
разочаровала. Онъ сидeлъ насупившись, держа дымившiйся окурокъ между
большимъ {74} пальцемъ и указательнымъ. Вдругъ онъ поднялъ голову,
прищурился...
"А какую вы мнe работу хотите предложить?" -- спросилъ онъ безъ прежней
заискивающей нeжности.
"Погоди, погоди. Все въ свое время. Я тебя спрашивалъ, -- что ты еще
обо мнe думаешь, -- ну-съ, пожалуйста".
"Почемъ я знаю? -- Вы любите разъeзжать, -- вотъ это я знаю, -- а
больше не знаю ничего".
Между тeмъ завечерeло, воробьи исчезли давно, всадникъ потемнeлъ и
какъ-то разросся. Изъ-за траурнаго дерева безшумно появилась луна, --
мрачная, жирная. Облако мимоходомъ надeло на нее маску; остался виденъ
только ея полный подбородокъ.
"Вотъ что Феликсъ, тутъ темно и неуютно. Ты, пожалуй, голоденъ.
Пойдемъ, закусимъ гдe-нибудь и за кружкой пива продолжимъ нашъ разговоръ.
Ладно?
"Ладно", -- отозвался онъ, слегка оживившись и глубокомысленно
присовокупилъ: -- "Пустому желудку одно только и можно сказать" -- (перевожу
дословно, -- по-нeмецки все это у него выходило въ рифмочку).
Мы встали и направились къ желтымъ огнямъ бульвара. Теперь, въ
надвигающейся тьмe, я нашего сходства почти не ощущалъ. Феликсъ шагалъ
рядомъ со мной, словно въ какомъ-то раздумьe, -- походка у него была такая
же тупая, какъ онъ самъ.
Я спросилъ: "Ты здeсь въ Тарницe еще никогда не бывалъ?"
"Нeтъ, -- отвeтилъ онъ. -- Городовъ не люблю. Въ городe нашему брату
скучно".
Вывeска трактира. Въ окнe боченокъ, а по сторонамъ {75} два бородатыхъ
карла. Ну, хотя бы сюда. Мы вошли и заняли столъ въ глубинe. Стягивая съ
растопыренной руки перчатку, я зоркимъ взглядомъ окинулъ присутствующихъ.
Было ихъ, впрочемъ, всего трое, и они не обратили на насъ никакого вниманiя.
Подошелъ лакей, блeдный человeчекъ въ пенснэ (я не въ первый разъ видeлъ
лакея въ пенснэ, но не могъ вспомнить, гдe мнe уже такой попадался). Ожидая
заказа, онъ посмотрeлъ на меня, потомъ на Феликса. Конечно, изъ-за моихъ
усовъ сходство не такъ бросалось въ глаза, -- я и отпустилъ ихъ, собственно,
для того, чтобы, появляясь съ Феликсомъ вмeстe, не возбуждать черезчуръ
вниманiя. Кажется у Паскаля встрeчается гдe-то умная фраза о томъ, что двое
похожихъ другъ на друга людей особаго интереса въ отдeльности не
представляютъ, но коль скоро появляются вмeстe -- сенсацiя. Паскаля самого я
не читалъ и не помню, гдe слямзилъ это изреченiе. Въ юности я увлекался
такими штучками. Бeда только въ томъ, что иной прикарманенной мыслью
щеголялъ не я одинъ. Какъ то въ Петербургe, будучи въ гостяхъ, я сказалъ:
"Есть чувства, какъ говорилъ Тургеневъ, которыя можетъ выразить одна только
музыка". Черезъ нeсколько минутъ явился еще гость и среди разговора вдругъ
разрeшился тою же сентенцiей. Не я, конечно, а онъ, оказался въ дуракахъ, но
мнe вчужe стало неловко, и я рeшилъ больше не мудрить. Все это --
отступленiе, отступленiе въ литературномъ смыслe разумeется, отнюдь не въ
военномъ. Я ничего не боюсь, все разскажу. Нужно признать: восхитительно
владeю не только собой, но и слогомъ. Сколько романовъ я понаписалъ въ
молодости, такъ, между {76} дeломъ, и безъ малeйшаго намeренiя ихъ
опубликовать. Еще изреченiе: опубликованный манускриптъ, какъ говорилъ
Свифтъ, становится похожъ на публичную женщину. Однажды, еще въ Россiи, я
далъ Лидe прочесть одну вещицу въ рукописи, сказавъ, что сочинилъ знакомый,
-- Лида нашла, что скучно, не дочитала, -- моего почерка она до сихъ поръ не
знаетъ, -- у меня ровнымъ счетомъ двадцать пять почерковъ, -- лучшiе изъ
нихъ, т. е. тe, которые я охотнeе всего употребляю, суть слeдующiе:
круглявый: съ прiятными сдобными утолщенiями, каждое слово -- прямо изъ
кондитерской; засимъ: наклонный, востренькiй, -- даже не почеркъ, а
почерченокъ, -- такой мелкiй, вeтреный, -- съ сокращенiями и безъ твердыхъ
знаковъ; и наконецъ -- почеркъ, который я особенно цeню: крупный, четкiй,
твердый и совершенно безличный, словно пишетъ имъ абстрактная, въ
схематической манжетe, рука, изображаемая въ учебникахъ физики и на
указательныхъ столбахъ. Я началъ было именно этимъ почеркомъ писать
предлагаемую читателю повeсть, но вскорe сбился, -- повeсть эта написана
всeми двадцатью пятью почерками, вперемeшку, такъ что наборщики или
неизвeстная мнe машинистка, или наконецъ, тотъ опредeленный, выбранный мной
человeкъ, тотъ русскiй писатель, которому я мою рукопись доставлю, когда
подойдетъ срокъ, подумаютъ, быть можетъ, что писало мою повeсть нeсколько
человeкъ, -- а также весьма возможно, что какой-нибудь крысоподобный
экспертъ съ хитрымъ личикомъ усмотритъ въ этой какографической роскоши
признакъ ненормальности. Тeмъ лучше.
Вотъ я упомянулъ о тебe, мой первый читатель, о {77} тебe, извeстный
авторъ психологическихъ романовъ, -- я ихъ просматривалъ, -- они очень
искусственны, но неплохо скроены. Что ты почувствуешь, читатель-авторъ,
когда приступишь къ этой рукописи? Восхищенiе? Зависть? Или даже -- почемъ
знать? -- воспользовавшись моей безсрочной отлучкой, выдашь мое за свое, за
плодъ собственной изощренной, не спорю, изощренной и опытной, -- фантазiи, и
я останусь на бобахъ? Мнe было бы нетрудно принять напередъ мeры противъ
такого наглаго похищенiя. Приму ли ихъ, -- это другой вопросъ. Мнe, можетъ
быть, даже лестно, что ты украдешь мою вещь. Кража -- лучшiй комплиментъ,
который можно сдeлать вещи. И, знаешь, что самое забавное? Вeдь, рeшившись
на непрiятное для меня воровство, ты исключишь какъ разъ вотъ эти
компрометирующая тебя строки, -- да и кромe того кое-что перелицуешь по
своему, (это уже менeе прiятно), какъ автомобильный воръ краситъ въ другой
цвeтъ машину, которую угналъ. И по этому поводу позволю себe разсказать
маленькую исторiю, самую смeшную исторiю, какую я вообще знаю:
Недeли полторы тому назадъ, т. е. около десятаго марта тридцать перваго
года, нeкiимъ человeкомъ (или людьми), проходившимъ (или проходившими) по
шоссе, а не то лeсомъ (вeроятно -- еще выяснится), былъ обнаруженъ у самой
опушки и незаконно присвоенъ небольшой синiй автомобиль такой-то марки,
такой-то силы (техническiя подробности опускаю). Вотъ собственно говоря, и
все.
Я не утверждаю, что всякому будетъ смeшонъ этотъ анекдотъ: соль его не
очевидна. Меня онъ разсмeшилъ -- до слезъ -- только потому, что я знаю {78}
подоплеку. Добавлю, что я его ни отъ кого не слышалъ, нигдe не вычиталъ, а
строго логически вывелъ изъ факта исчезновенiя автомобиля, факта совершенно
превратно истолкованнаго газетами. Назадъ, рычагъ времени!
"Ты умeешь править автомобилемъ?" -- вдругъ спросилъ я, помнится,
Феликса, когда лакей, ничего не замeтивъ въ насъ особеннаго, поставилъ
передъ нами двe кружки пива, и Феликсъ жадно окунулъ губу въ пышную пeну.
"Что?" -- переспросилъ онъ, сладостно крякнувъ.
"Я спрашиваю: ты умeешь править автомобилемъ?"
"А какъ же, -- отвeтилъ онъ самодовольно. -- У меня былъ прiятель
шофферъ, -- служилъ у одного нашего помeщика. Мы съ нимъ однажды раздавили
свинью. Какъ она визжала..."
Лакей принесъ какое-то рагу въ большомъ количествe и картофельное пюре.
Гдe я уже видeлъ пенснэ на носу у лакея? Вспомнилъ только сейчасъ, когда
пишу это: въ паршивомъ русскомъ ресторанчикe, въ Берлинe, -- и тотъ лакей
былъ похожъ на этого, -- такой же маленькiй, унылый, бeлобрысый.
"Ну вотъ, Феликсъ, мы попили, мы поeли, будемъ теперь говорить. Ты
сдeлалъ кое-какiя предположенiя на мой счетъ, и предположенiя вeрныя.
Прежде, чeмъ приступить вплотную къ нашему дeлу, я хочу нарисовать тебe въ
общихъ чертахъ мой обликъ, мою жизнь, -- ты скоро поймешь, почему это
необходимо. Итакъ..."
Я отпилъ пива и продолжалъ:
"Итакъ, родился я въ богатой семьe. У насъ былъ домъ и садъ, -- ахъ,
какой садъ, Феликсъ! Представь {79} себe розовую чащобу, цeлыя заросли розъ,
розы всeхъ сортовъ, каждый сортъ съ дощечкой, и на дощечкe -- названiе:
названiя розамъ даютъ такiя же звонкiя, какъ скаковымъ лошадямъ. Кромe розъ,
росло въ нашемъ саду множество другихъ цвeтовъ, -- и когда по утрамъ все это
бывало обрызгано росой, зрeлище, Феликсъ, получалось сказочное. Мальчикомъ я
уже любилъ и умeлъ ухаживать за нашимъ садомъ, у меня была маленькая лейка,
Феликсъ, и маленькая мотыга, и родители мои сидeли въ тeни старой черешни,
посаженной еще дeдомъ, и глядeли съ умиленiемъ, какъ я, маленькiй и
дeловитый, -- вообрази, вообрази эту картину, -- снимаю съ розъ и давлю
гусеницъ, похожихъ на сучки. Было у насъ всякое домашнее звeрье, какъ
напримeръ, кролики, -- самое овальное животное, если понимаешь, что хочу
сказать, -- и сердитые сангвиники-индюки, и прелестныя козочки, и такъ
далeе, и такъ далeе. Потомъ родители мои разорились, померли, чудный садъ
исчезъ, какъ сонъ, -- и вотъ только теперь счастье какъ будто блеснуло
опять. Мнe удалось недавно прiобрeсти клочокъ земли на берегу озера, и тамъ
будетъ разбитъ новый садъ, еще лучше стараго. Моя молодость вся насквозь
проблагоухала тьмою цвeтовъ, окружавшей ее, а сосeднiй лeсъ, густой и
дремучiй, наложилъ на мою душу тeнь романтической меланхолiи. Я всегда былъ
одинокъ, Феликсъ, одинокъ я и сейчасъ. Женщины... -- Но что говорить объ
этихъ измeнчивыхъ, развратныхъ существахъ... Я много путешествовалъ, люблю,
какъ и ты, бродить съ котомкой, -- хотя конечно, въ силу нeкоторыхъ причинъ,
которыя всецeло осуждаю, мои скитанiя прiятнeе твоихъ. Философствовать не
{80} люблю, но все же слeдуетъ признать, что мiръ устроенъ несправедливо.
Удивительная вещь, -- задумывался ли ты когда-нибудь надъ этимъ? -- что двое
людей, одинаково бeдныхъ, живутъ неодинаково, одинъ, скажемъ, какъ ты,
откровенно и безнадежно нищенствуетъ, а другой, такой же бeднякъ, ведетъ
совсeмъ иной образъ жизни, -- прилично одeтъ, безпеченъ, сытъ, вращается
среди богатыхъ весельчаковъ, -- почему это такъ? А потому, Феликсъ, что
принадлежатъ они къ разнымъ классамъ, -- и если уже мы заговорили о
классахъ, то представь себe одного человeка, который зайцемъ eдетъ въ
четвертомъ классe, и другого, который зайцемъ eдетъ въ первомъ: одному
твердо, другому мягко, а между тeмъ у обоихъ кошелекъ пустъ, -- вeрнeе, у
одного есть кошелекъ, хоть и пустой, а у другого и этого нeтъ, -- просто
дырявая подкладка. Говорю такъ, чтобы ты осмыслилъ разницу между нами: я
актеръ, живущiй въ общемъ на фуфу, но у меня всегда есть резиновыя надежды
на будущее, которыя можно безъ конца растягивать, -- у тебя же и этого нeтъ,
-- ты всегда бы остался нищимъ, если бы не чудо, -- это чудо: наша встрeча.
Нeтъ такой вещи, Феликсъ, которую нельзя было бы эксплуатировать. Скажу
болeе: нeтъ такой вещи, которую нельзя было бы эксплуатировать очень долго и
очень успeшно. Тебe снилась, можетъ быть, въ самыхъ твоихъ заносчивыхъ снахъ
двузначная цифра -- это предeлъ твоихъ мечтанiй. Нынe же рeчь идетъ сразу,
съ мeста въ карьеръ, о цифрахъ трехзначныхъ, -- это конечно нелегко охватить
воображенiемъ, вeдь и десятка была уже для тебя едва мыслимой
безконечностью, {81} а теперь мы какъ бы зашли за уголъ безконечности, -- и
тамъ сiяетъ сотенка, а за нею другая, -- и какъ знать, Феликсъ, можетъ быть
зрeетъ и еще одинъ, четвертый, знакъ, -- кружится голова, страшно, щекотно,
-- но это такъ, это такъ. Вотъ видишь, ты до такой степени привыкъ къ своей
убогой судьбe, что сейчасъ едва ли улавливаешь мою мысль, -- моя рeчь тебe
кажется непонятной, странной; то, что впереди, покажется тебe еще непонятнeе
и страннeе".
Я долго говорилъ въ этомъ духe. Онъ глядeлъ на меня съ опаской: ему,
пожалуй, начинало сдаваться, что я издeваюсь надъ нимъ. Такiе какъ онъ
молодцы добродушны только до нeкотораго предeла. Какъ только вспадаетъ имъ
на мысль, что ихъ собираются околпачить, вся доброта съ нихъ слетаетъ,
взглядъ принимаетъ непрiятно-стеклянный оттeнокъ, ихъ начинаетъ разбирать
тяжелая, прочная ярость. Я говорилъ темно, но не задавался цeлью его
взбeсить, напротивъ мнe хотeлось расположить его къ себe, -- озадачить, но
вмeстe съ тeмъ привлечь; смутно, но все же убeдительно, внушить ему образъ
человeка, во многомъ сходнаго съ нимъ, -- однако фантазiя моя разыгралась, и
разыгралась нехорошо, увeсисто, какъ пожилая, но все еще кокетливая дама,
выпившая лишнее. Оцeнивъ впечатлeнiе, которое на него произвожу, я на минуту
остановился, пожалeлъ было, что его напугалъ, но тутъ же ощутилъ нeкоторую
усладу отъ умeнiя моего заставлять слушателя чувствовать себя плохо. Я
улыбнулся и продолжалъ примeрно такъ:
"Ты прости меня, Феликсъ, я разболтался, -- но мнe рeдко приходится
отводить душу. Кромe того, я {82} очень спeшу показать себя со всeхъ
сторонъ, дабы ты имeлъ полное представленiе о человeкe, съ которымъ тебe
придется работать, -- тeмъ болeе, что самая эта работа будетъ прямымъ
использованiемъ нашего съ тобою сходства. Скажи мнe, знаешь ли ты, что такое
дублеръ? "
Онъ покачалъ головою, губа отвисла, я давно замeтилъ, что онъ дышитъ
все больше ртомъ, носъ былъ у него, что-ли, заложенъ.
"Не знаешь, -- такъ я тебe объясню. Представь себe, что директоръ
кинематографической фирмы, -- ты въ кинематографe бывалъ?
"Бывалъ".
"Ну вотъ, -- представь себe, значитъ, такого директора... Виноватъ, ты,
дружокъ, что-то хочешь сказать?"
"Бывалъ, но рeдко. Ужъ если тратить деньги, такъ на что-нибудь
получше".
"Согласенъ, но не всe разсуждаютъ, какъ ты, -- иначе не было бы и
ремесла такого, какъ мое, -- неправда-ли? Итакъ, мой директоръ предложилъ
мнe за небольшую сумму, что-то около десяти тысячъ, -- это конечно пустякъ,
фуфу, но больше не даютъ, -- сниматься въ фильмe, гдe герой -- музыкантъ. Я
кстати самъ обожаю музыку, играю на нeсколькихъ инструментахъ. Бывало,
лeтнимъ вечеркомъ беру свою скрипку, иду въ ближнiй лeсокъ... Ну такъ вотъ.
Дублеръ, Феликсъ, это лицо, могущее въ случаe надобности замeнить даннаго
актера.
Актеръ играетъ, его снимаетъ аппаратъ, осталось доснять пустяковую
сценку, -- скажемъ, герой долженъ проeхать на автомобилe, -- а тутъ возьми
онъ, {83} да и заболeй, -- а время не терпитъ. Тутъ то и вступаетъ въ свою
должность дублеръ, -- проeзжаетъ на этомъ самомъ автомобилe, -- вeдь ты
умeешь управлять, -- и когда зритель смотритъ фильму, ему и въ голову не
приходитъ, что произошла замeна. Чeмъ сходство совершеннeе, тeмъ оно дороже
цeнится. Есть даже особыя организацiи, занимающаяся тeмъ, что знаменитостямъ
подыскиваютъ двойниковъ. И жизнь двойника прекрасна, -- онъ получаетъ
опредeленное жалованiе, а работать приходится ему только изрeдка, -- да и
какая это работа, -- одeнется точь-въ-точь какъ одeтъ герой и вмeсто героя
промелькнетъ на нарядной машинe, -- вотъ и все. Разумeется, болтать о своей
службe онъ не долженъ; вeдь каково получится, если конкуррентъ или
какой-нибудь журналистъ проникнетъ въ подлогъ, и публика узнаетъ, что ея
любимца въ одномъ мeстe подмeнили. Ты понимаешь теперь, почему я пришелъ въ
такой восторгъ, въ такое волненiе, когда нашелъ въ тебe точную копiю своего
лица. Я всегда мечталъ объ этомъ. Подумай, какъ важно для меня -- особенно
сейчасъ, когда производятся съемки, и я, человeкъ хрупкаго здоровья,
исполняю главную роль. Въ случаe чего тебя сразу вызываютъ, ты являешься --
--"
"Никто меня не вызываетъ, и никуда я не являюсь", -- перебилъ меня
Феликсъ.
"Почему ты такъ говоришь, голубчикъ?" -- спросилъ я съ ласковой
укоризной.
"Потому, -- отвeтилъ Феликсъ, -- что нехорошо съ вашей стороны морочить
бeднаго человeка. Я вамъ повeрилъ. Я думалъ, вы мнe предложите честную
работу. Я притащился сюда издалека. У меня подметки {84} -- смотрите, въ
какомъ видe... А вмeсто работы -- -- Нeтъ, это мнe не подходить".
"Тутъ недоразумeнiе, -- сказалъ я мягко. -- Ничего унизительнаго или
чрезмeрно тяжелаго я не предлагаю тебe. Мы заключимъ договоръ. Ты будешь
получать отъ меня сто марокъ ежемeсячно. Работа, повторяю, до смeшного
легкая, -- прямо дeтская, -- вотъ какъ дeти переодeваются и изображаютъ
солдатъ, привидeнiя, авiаторовъ. Подумай, вeдь ты будешь получать сто марокъ
въ мeсяцъ только за то, чтобы изрeдка, -- можетъ быть разъ въ году, --
надeть вотъ такой костюмъ, какъ сейчасъ на мнe. Давай, знаешь, вотъ что
сдeлаемъ: условимся встрeтиться какъ-нибудь и прорепетировать какую-нибудь
сценку, -- посмотримъ, что' изъ этого выйдетъ".
"Ничего о такихъ вещахъ я не слыхалъ, и не знаю, -- довольно грубо
возразилъ Феликсъ. -- У тетки моей былъ сынъ, который паясничалъ на
ярмаркахъ, -- вотъ все, что я знаю, -- былъ онъ пьяница и развратникъ, и
тетка моя всe глаза изъ-за него выплакала, пока онъ, слава Богу, не разбился
на смерть, грохнувшись съ качелей. Эти кинематографы да цирки -- --"
Такъ ли все это было? Вeрно-ли слeдую моей памяти, или же, выбившись
изъ строя, своевольно пляшетъ мое перо? Что-то уже слишкомъ литературенъ
этотъ нашъ разговоръ, смахиваетъ на застeночныя бесeды въ бутафорскихъ
кабакахъ имени Достоевскаго; еще немного, и появится "сударь", даже въ
квадратe: "сударь-съ", -- знакомый взволнованный говорокъ: "и уже
непремeнно, непремeнно...", а тамъ и весь мистическiй гарниръ нашего
отечественнаго Пинкертона. {85} Меня даже нeкоторымъ образомъ мучитъ,
то-есть даже не мучитъ, а совсeмъ, совсeмъ сбиваетъ съ толку и, пожалуй,
губитъ меня мысль, что я какъ то слишкомъ понадeялся на свое перо... Узнаете
тонъ этой фразы? Вотъ именно. И еще мнe кажется, что разговоръ-то нашъ помню
превосходно, со всeми его оттeнками, и всю его подноготную (вотъ опять, --
любимое словцо нашего спецiалиста по душевнымъ лихорадкамъ и аберрацiямъ
человeческаго достоинства, -- "подноготная" и еще, пожалуй, курсивомъ). Да,
помню этотъ разговоръ, но передать его въ точности не могу, что-то мeшаетъ
мнe, что-то жгучее, нестерпимое, гнусное, -- отъ чего я не могу отвязаться,
прилипло, все равно какъ если въ потемкахъ нарваться на мухоморную бумагу,
-- и, главное, не знаешь, гдe зажигается свeтъ. Нeтъ, разговоръ нашъ былъ не
таковъ, какимъ онъ изложенъ, -- то-есть можетъ быть слова-то и были именно
такiя (вотъ опять), но не удалось мнe, или не посмeлъ я, передать особые
шумы, сопровождавшiе его, -- были какiе-то провалы и удаленiя звука, и
затeмъ снова бормотанiе и шушуканiе, и вдругъ деревянный голосъ, ясно
выговаривающiй: "Давай, Феликсъ, выпьемъ еще пивца". Узоръ коричневыхъ
цвeтовъ на обояхъ, какая-то надпись, обиженно объясняющая, что кабакъ не
отвeчаетъ за пропажу вещей, картонные круги, служащiе базой для пива, на
одномъ изъ которыхъ былъ косо начертанъ карандашомъ торопливый итогъ, и
отдаленная стойка, подлe которой пилъ, свивъ ноги чернымъ кренделемъ,
окруженный дымомъ человeкъ, -- все это было комментарiями къ нашей бесeдe,
столь же безсмысленными, впрочемъ, какъ помeтки на поляхъ {86} Лидиныхъ
паскудныхъ книгъ. Если бы тe трое, которые сидeли у завeшеннаго
пыльно-кровавой портьерой окна, далеко отъ насъ, если бы они обернулись и на
насъ посмотрeли -- эти трое тихихъ и печальныхъ бражниковъ, -- то они бы
увидeли: брата благополучнаго и брата-неудачника, брата, съ усиками надъ
губой и блескомъ на волосахъ, и брата бритаго, но не стриженнаго давно, съ
подобiемъ гривки на худой шеe, сидeвшихъ другъ противъ друга, положившихъ
локти на столъ и одинаково подпершихъ скулы. Такими насъ отражало тусклое,
слегка повидимому ненормальное, зеркало, съ кривизной, съ безуминкой,
которое вeроятно сразу бы треснуло, отразись въ немъ хоть одно подлинное
человeческое лицо. Такъ мы сидeли, и я продолжалъ уговорчиво бормотать, --
говорю я вообще съ трудомъ, тe рeчи, которыя какъ будто дословно привожу,
вовсе не текли такъ плавно, какъ текутъ онe теперь на бумагу, -- да и нельзя
начертательно передать мое косноязычiе, повторенiе словъ, спотыканiе, глупое
положенiе придаточныхъ предложенiй, заплутавшихъ, потерявшихъ матку, и всe
тe лишнiе нечленораздeльные звуки, которые даютъ словамъ подпорку или
лазейку. Но мысль моя работала такъ стройно, шла къ цeли такой мeрной и
твердой поступью, что впечатлeнiе, сохраненное мной отъ хода собственныхъ
словъ, не является чeмъ-то путаннымъ и сбивчивымъ, -- напротивъ. Цeль однако
была еще далеко; сопротивленiе Феликса, сопротивленiе ограниченнаго и
боязливаго человeка, слeдовало какъ-нибудь сломить. Соблазнившись изящной
естественностью темы, я упустилъ изъ виду, что эта тема можетъ ему не
понравиться, отпугнуть его такъ же естественно, {87} какъ меня она
привлекла. Не то, чтобъ я имeлъ хоть малeйшее касательство къ сценe, --
единственный разъ, когда я выступалъ, было лeтъ двадцать тому назадъ,
ставился домашнiй спектакль въ усадьбe помeщика, у котораго служилъ мой
отецъ, и я долженъ былъ сказать всего нeсколько словъ: "Его сiятельство
велeли доложить, что сейчасъ будутъ-съ... Да вотъ и они сами идутъ", --
вмeсто чего я съ какимъ-то тончайшимъ наслажденiемъ, ликуя и дрожа всeмъ
тeломъ, сказалъ такъ: "Его сiятельство придти не могутъ-съ, они зарeзались
бритвой", -- а между тeмъ любитель-актеръ, игравшiй князя, уже выходилъ, въ
бeлыхъ штанахъ, съ улыбкой на радужномъ отъ грима лицe, -- и все повисло,
ходъ мiра былъ мгновенно пресeченъ, и я до сихъ поръ помню, какъ глубоко я
вдохнулъ этотъ дивный, грозовой озонъ чудовищныхъ катастрофъ. Но хотя я
актеромъ въ узкомъ смыслe слова никогда не былъ, я все же въ жизни всегда
носилъ съ собой какъ-бы небольшой складной театръ, игралъ не одну роль и
игралъ отмeнно, -- и если вы думаете, что суфлеръ мой звался Выгода, -- есть
такая славянская фамилья, -- то вы здорово ошибаетесь, -- все это не такъ
просто, господа. Въ данномъ же случаe моя игра оказалась пустой затратой
времени, -- я вдругъ понялъ, что, продли я монологъ о кинематографe, Феликсъ
встанетъ и уйдетъ, вернувъ мнe десять марокъ, -- нeтъ, впрочемъ онъ не
вернулъ бы, -- могу поручиться, -- слово "деньги", по-нeмецки такое
увeсистое ("деньги" по-нeмецки золото, по-французски -- серебро, по-русски
-- мeдь), произносилось имъ съ необычайнымъ уваженiемъ и даже
сладострастiемъ. Но ушелъ бы онъ {88} непремeнно, да еще съ оскорбленнымъ
видомъ... По правдe сказать, я до сихъ поръ несовсeмъ понимаю, почему все
связанное съ кинематографомъ и театромъ было ему такъ невыносимо противно;
чуждо -- допустимъ, -- но противно? Постараемся это объяснить отсталостью
простонародья, -- нeмецкiй мужикъ старомоденъ и стыдливъ, -- пройдитесь-ка
по деревнe въ купальныхъ трусикахъ, -- я пробовалъ, -- увидите, что будетъ:
мужчины остолбенeютъ, женщины будутъ фыркать въ ладошку, какъ горничныя въ
старосвeтскихъ комедiяхъ.
Я умолкъ. Феликсъ молчалъ тоже, водя пальцемъ по столу. Онъ полагалъ,
вeроятно, что я ему предложу мeсто садовника или шоффера, и теперь былъ
сердитъ и разочарованъ. Я подозвалъ лакея, расплатился. Мы опять оказались
на улицe. Ночь была рeзкая, пустынная. Въ тучахъ, похожихъ на черный мeхъ,
скользила яркая, плоская луна, поминутно скрываясь.
"Вотъ что, Феликсъ. Мы разговоръ нашъ не кончили. Я этого такъ не
оставлю. У меня есть номеръ въ гостиницe, пойдемъ, переночуешь у меня".
Онъ принялъ это какъ должное. Несмотря на свою тупость, онъ понималъ,
что нуженъ мнe, и что неблагоразумно было бы оборвать наши сношенiя,
недоговорившись до чего-нибудь. Мы снова прошли мимо двойника мeднаго
всадника. На бульварe не встрeтили ни души. Въ домахъ не было ни одного
огня; если бы я замeтилъ хоть одно освeщенное окно, то подумалъ бы, что тамъ
кто-нибудь повeсился, оставивъ горeть лампу, настолько свeтъ показался бы
неожиданнымъ и противозаконнымъ. Мы молча дошли до гостиницы. Насъ впустилъ
сомнамбулъ безъ воротничка. {89} Когда мы вошли въ номеръ, то у меня было
опять ощущенiе чего-то очень знакомаго, -- но другое занимало мои мысли.
Садись. Онъ сeлъ на стулъ, опустивъ кулаки на колeни и полуоткрывъ ротъ. Я
скинулъ пиджакъ и, засунувъ руки въ карманы штановъ, бренча мелкой деньгой,
принялся ходить взадъ и впередъ по комнатe. На мнe былъ, между прочимъ,
сиреневый въ черную мушку галстукъ, который слегка взлеталъ, когда я
поворачивался на каблукe. Нeкоторое время продолжалось молчанiе, моя ходьба,
вeтерокъ. Внезапно Феликсъ, какъ будто убитый наповалъ, уронилъ голову, -- и
сталъ развязывать шнурки башмаковъ. Я взглянулъ на его безпомощную шею, на
грустное выраженiе шейныхъ позвонковъ, и мнe сдeлалось какъ-то странно, что
вотъ буду спать со своимъ двойникомъ въ одной комнатe, чуть ли не въ одной
постели, -- кровати стояли другъ къ дружкe вплотную. Вмeстe съ тeмъ меня
пронзила ужасная мысль, что, можетъ быть, у него какой-нибудь тeлесный
недостатокъ, красный крапъ накожной болeзни или грубая татуировка, -- я
требовалъ отъ его тeла минимумъ сходства съ моимъ, -- за лицо я былъ
спокоенъ. "Да-да, раздeвайся", -- сказалъ я, продолжая шагать. Онъ поднялъ
голову, держа въ рукe безобразный башмакъ.
"Я давно не спалъ въ постели, -- проговорилъ онъ съ улыбкой (не
показывай десенъ, дуракъ), -- въ настоящей постели".
"Снимай все съ себя, -- сказалъ я нетерпeливо. -- Ты вeроятно грязенъ,
пыленъ. Дамъ тебe рубашку для спанья. И вымойся".
Ухмыляясь и покрякивая, нeсколько какъ будто {90} стeсняясь меня, онъ
раздeлся донага и сталъ мыть подмышками, склонившись надъ чашкой
комодообразнаго умывальника. Ловкими взглядами я жадно осматривалъ этого
совершенно голаго человeка. Онъ былъ худъ и бeлъ, -- гораздо бeлeе своего
лица, -- такъ что мое сохранившее лeтнiй загаръ лицо казалось приставленнымъ
къ его блeдному тeлу, -- была даже замeтна черта на шеe, гдe приставили
голову. Я испыталъ необыкновенное удовольствiе отъ этого осмотра, отлегло,
непоправимыхъ примeтъ не оказалось.
Когда, надeвъ чистую рубашку, выданную ему изъ чемодана, онъ легъ въ
постель, я сeлъ у него въ ногахъ и уставился на него съ откровенной
усмeшкой. Не знаю, что онъ подумалъ, -- но, разомлeвшiй отъ непривычной
чистоты, онъ стыдливымъ, сентиментальнымъ, даже просто нeжнымъ движенiемъ,
погладилъ меня по рукe и сказалъ, -- перевожу дословно: "Ты добрый парень".
Не разжимая зубовъ, я затрясся отъ смeха, и тутъ онъ вeроятно усмотрeлъ въ
выраженiи моего лица нeчто странное, -- брови его полeзли наверхъ, онъ
повернулъ голову, какъ птица. Уже открыто смeясь, я сунулъ ему въ ротъ
папиросу, онъ чуть не поперхнулся.
"Эхъ ты, дубина! -- воскликнулъ я, хлопнувъ его по выступу колeна, --
неужели ты не смекнулъ, что я вызвалъ тебя для важнаго, совершенно
исключительно важнаго дeла", -- и вынувъ изъ бумажника тысячемарковый
билетъ, и продолжая смeяться, я поднесъ его къ самому лицу дурака.
"Это мнe?" -- спросилъ онъ и выронилъ папиросу: видно пальцы у него
невольно раздвинулись, готовясь схватить. {91}
"Прожжешь простыню, -- проговорилъ я сквозь смeхъ. -- Вонъ тамъ, у
локтя. Я вижу, ты взволновался. Да, эти деньги будутъ твоими, ты ихъ даже
получишь впередъ, если согласишься на дeло, которое я тебe предложу. Вeдь
неужели ты не сообразилъ, что о кинематографe я говорилъ такъ, въ видe
пробы. Что никакой я не актеръ, а человeкъ дeловой, толковый. Короче говоря,
вотъ въ чемъ состоитъ дeло. Я собираюсь произвести кое-какую операцiю, и
есть маленькая возможность, что впослeдствiи до меня доберутся. Но
подозрeнiя сразу отпадутъ, ибо будетъ доказано, что въ день и въ часъ
совершенiя этой операцiи, я былъ отъ мeста дeйствiя очень далеко".
"Кража?" -- спросилъ Феликсъ, и что-то мелькнуло въ его лицe, --
странное удовлетворенiе...
"Я вижу что ты не такъ глупъ, -- продолжалъ я, понизивъ голосъ до
шепота. -- Ты невидимому давно подозрeвалъ неладное и теперь доволенъ, что
не ошибся, какъ бываетъ доволенъ всякiй, убeдившись въ правильности своей
догадки. Мы оба съ тобой падки на серебряныя вещи, -- ты такъ подумалъ,
неправда-ли? А можетъ быть, тебe просто прiятно, что я не чудакъ, не
мечтатель съ бзикомъ, а дeльный человeкъ".
"Кража?" -- снова спросилъ Феликсъ, глядя на меня ожившими глазами.
"Операцiя во всякомъ случаe незаконная. Подробности узнаешь погодя.
Позволь мнe сперва тебe объяснить, въ чемъ будетъ состоять твоя работа. У
меня есть автомобиль. Ты сядешь въ него, надeвъ мой костюмъ, и проeдешь по
указанной мною дорогe. Вотъ и все. За это ты получишь тысячу марокъ". {92}
"Тысячу, -- повторилъ за мной Феликсъ. -- А когда вы мнe ихъ дадите?"
"Это произойдетъ совершенно естественно, другъ мой. Надeвъ мой пиджакъ,
ты въ немъ найдешь мой бумажникъ, а въ бумажникe -- деньги".
"Что же я долженъ дальше дeлать?"
"Я тебe уже сказалъ. Прокатиться. Скажемъ такъ: я тебя снаряжаю, а на
слeдующiй день, когда самъ то я уже далеко, ты eдешь кататься, тебя видятъ,
тебя принимаютъ за меня, возвращаешься, а я уже тутъ какъ тутъ, сдeлавъ свое
дeло. Хочешь точнeе? Изволь. Ты проeдешь черезъ деревню, гдe меня знаютъ въ
лицо; ни съ кeмъ говорить тебe не придется, это продолжится всего нeсколько
минутъ, но за эти нeсколько минутъ я заплачу дорого, ибо онe дадутъ мнe
чудесную возможность быть сразу въ двухъ мeстахъ".
"Васъ накроютъ съ поличнымъ, -- сказалъ Феликсъ, -- а потомъ доберутся
и до меня. На судe все откроется, вы меня предадите".
Я опять разсмeялся: "Мнe, знаешь, нравится, дружокъ, какъ это ты сразу
освоился съ мыслью, что я мошенникъ".
Онъ возразилъ, что не любитъ тюремъ, что въ тюрьмахъ гибнетъ молодость,
что ничего нeтъ лучше свободы и пeнiя птицъ. Говорилъ онъ это довольно вяло
и безъ всякой непрiязни ко мнe. Потомъ задумался, облокотившись на подушку.
Стояла душная тишина. Я зeвнулъ и, не раздeваясь, легъ навзничь на постель.
Меня посeтила забавная думка, что Феликсъ среди ночи убьетъ и ограбитъ меня.
Вытянувъ въ бокъ ногу, я шаркнулъ подошвой по стeнe, дотронулся {93} носкомъ
до выключателя, сорвался, еще сильнeе вытянулся, и ударомъ каблука погасилъ
свeтъ.
"А можетъ быть это все вранье? -- раздался въ тишинe его глупый голосъ.
-- Можетъ быть, я вамъ не вeрю..."
Я не шелохнулся.
"Вранье", -- повторилъ онъ черезъ минуту.
Я не шелохнулся, а немного погодя принялся дышать съ безстрастнымъ
ритмомъ сна.
Онъ повидимому прислушивался. Я прислушивался къ тому, какъ онъ
прислушивается. Онъ прислушивался къ тому, какъ я прислушиваюсь къ его
прислушиванiю. Что-то оборвалось. Я замeтилъ, что думаю вовсе не о томъ, о
чемъ мнe казалось, что думаю, -- попытался поймать свое сознанiе врасплохъ,
но запутался.
Мнe приснился отвратительный сонъ. Мнe приснилась собачка, -- но не
просто собачка, а лже-собачка, маленькая, съ черными глазками жучьей
личинки, и вся бeленькая, холодненькая, -- мясо не мясо, а скорeе сальце или
бланманже, а вeрнeе всего мясцо бeлаго червя, да притомъ съ волной и
рeзьбой, какъ бываетъ на пасхальномъ баранe изъ масла, -- гнусная мимикрiя,
холоднокровное существо, созданное природой подъ собачку, съ хвостомъ, съ
лапками, -- все какъ слeдуетъ. Она то и дeло попадалась мнe подруку,
невозможно было отвязаться, -- и когда она прикасалась ко мнe, то это было
какъ электрическiй разрядъ. Я проснулся. На простынe сосeдней постели
лежала, свернувшись холоднымъ бeлымъ пирожкомъ, все та же гнусная
лже-собачка, -- такъ впрочемъ сворачиваются личинки, -- я застоналъ отъ
отвращенiя, {94} -- и проснулся совсeмъ. Кругомъ плыли тeни, постель рядомъ
была пуста, и тихо серебрились тe широкiе лопухи, которые, вслeдствiе
сырости, выростаютъ изъ грядки кровати. На листьяхъ виднeлись подозрительныя
пятна, вродe слизи, я всмотрeлся: среди листьевъ, прилeпившись къ мякоти
стебля, сидeла маленькая, сальная, съ черными пуговками глазъ... но тутъ ужъ
я проснулся по-настоящему.
Въ комнатe было уже довольно свeтло. Мои часики остановились.
Должно-быть -- пять, половина шестого. Феликсъ спалъ, завернувшись въ
пуховикъ, спиной ко мнe, я видeлъ только его макушку. Странное пробужденiе,
странный разсвeтъ. Я вспомнилъ нашъ разговоръ, вспомнилъ, что мнe не удалось
его убeдить, -- и новая, занимательнeйшая мысль овладeла мной. Читатель, я
чувствовалъ себя по-дeтски свeжимъ послe недолгаго сна, душа моя была
какъ-бы промыта, мнe въ концe концовъ шелъ всего только тридцать шестой
годъ, щедрый остатокъ жизни могъ быть посвященъ кое-чему другому, нежели
мерзкой мечтe. Въ самомъ дeлe, -- какая занимательная, какая новая и
прекрасная мысль, -- воспользоваться совeтомъ судьбы, и вотъ сейчасъ, сiю
минуту, уйти изъ этой комнаты, навсегда покинуть, навсегда забыть моего
двойника, да можетъ быть онъ и вовсе непохожъ на меня, -- я видeлъ только
макушку, онъ крeпко спалъ, повернувшись ко мнe спиной. Какъ отрокъ послe
одинокой схватки стыднаго порока съ необыкновенной силой и ясностью говоритъ
себe: кончено, больше никогда, съ этой минуты чистота, счастье чистоты, --
такъ и я, высказавъ вчера все, все уже впередъ испытавъ, измучившись и
насладившись въ полной {95} мeрe, былъ суевeрно готовъ отказаться навсегда
отъ соблазна. Все стало такъ просто: на сосeдней кровати спалъ случайно
пригрeтый мною бродяга, его пыльные бeдные башмаки, носками внутрь, стояли
на полу, и съ пролетарской аккуратностью было сложено на стулe его платье.
Что я собственно дeлалъ въ этомъ номерe провинцiальной гостиницы, какой
смыслъ былъ дальше оставаться тутъ? И этотъ трезвый, тяжелый запахъ чужого
пота, это блeдносeрое небо въ окнe, большая черная муха, сидeвшая на
графинe, -- все говорило мнe: уйди, встань и уйди.
Я спустилъ ноги на завернувшiйся коврикъ, зачесалъ карманнымъ
гребешкомъ волосы съ висковъ назадъ, безшумно прошелъ по комнатe, надeлъ
пиджакъ, пальто, шляпу, подхватилъ чемоданъ и вышелъ, неслышно прикрывъ за
собою дверь. Думаю, что если бы даже я и взглянулъ невзначай на лицо моего
спящаго двойника, то я бы все-таки ушелъ, -- но я и не почувствовалъ
побужденiя взглянуть, -- какъ тотъ же отрокъ, только-что мною помянутый, уже
утромъ не удостаиваетъ взглядомъ обольстительную фотографiю, которой ночью
упивался.
Быстрымъ шагомъ, испытывая легкое головокруженiе, я спустился по
лeстницe, заплатилъ за комнату и, провожаемый соннымъ взглядомъ лакея,
вышелъ на улицу. Черезъ полчаса я уже сидeлъ въ вагонe, веселила душу
коньячная отрыжка, а въ уголкахъ рта остались соленые слeды яичницы,
торопливо съeденной въ вокзальномъ буфетe. Такъ на низкой пищеводной нотe
кончается эта смутная глава. {96}
|